На нашем курсе обучались сын Шорникова* племянники Кузнецова,* Цвигуна,* Терешковой, а также некоторые друге.
При этом никакими привилегиями они не пользовались, и их статус в ВКШ определялся общепринятыми критериями, важнейшим из которых являлась успеваемость.
Помнится, на четвертом курсе племянник Терешковой завалил один из государственных экзаменов. Когда стал вопрос об отчислении, в Школу приехала знаменитая «Чайка».
В результате ему разрешили сдать экзамен повторно, но выпустили младшим лейтенантом.
Наиболее трудным для нас оказался первый семестр первого курса. Утром вставали в семь, делали зарядку на спортплощадке, умывались, завтракали и уезжали на занятия.
Трамвай, периодически звоня, катил по Шаболовке, справа проплывала в ажурном переплетении металла, главная телебашня страны, по тротуарам на работу спешили москвичи.
На конечной остановке выгружались, по подземному переходу выходили на Октябрьскую площадь и ныряли в метро, тогда еще не особо многолюдное.
По привычке держались сплоченной группой, стараясь не обращать внимания на разглядывавших нас пассажиров. Непривычными были для столицы военно-морские курсанты.
Однажды в вагоне встретили группу ленинградских, в черных фасонистых мичманках с крабами и четырьмя «угольниками» на рукавах бушлатов. Те смотрели на нас с явным удивлением. Первый курс, и все старшины. Не иначе ряженые.
Занятия длились до шестнадцати часов с небольшим перерывом на обед.
Столовая в школе была загляденье. Большой светлый зал со столиками на четверых, вдоль него длинная стойка раздачи и касса.
В меню несколько разновидностей салата, первых и вторых, всевозможная выпечка, фрукты и напитки. Цены как в московских столовых, но блюда вкусней и качественнее.
К залу примыкал чуть меньше буфет, где продавались различные бутерброды, колбаса, сыр, сигареты, кондитерские изделия и бутылочное пиво. Во время обеда потреблять его не возбранялось, но делали это, как правило, слушатели старших курсов.
Затем следовала самоподготовка, и к восемнадцати часам мы следовали в общежитие. Там ужинали и вновь самостоятельно занимались допоздна.
В головах стоял сплошной сумбур и мешанина.
Появились первые потери. Не выдержав нагрузки, в нашей группе подали рапорта об отчислении Юра Мамадалиев и еще два слушателя. Такое же отмечалось и в других. Все рапорта были незамедлительно удовлетворены.
И это при том, что нагрузка на нашем факультете была не самой высокой. На втором, где готовили контрразведчиков со знанием иностранных языков – восточного и европейского, учиться было еще сложнее.
Редкими вечерами, когда мы возвращались из города, посетив , эти несчастные ребята еще сидели в кабинете самоподготовки или на шкафах, стоявших в коридорах (в позе лотоса) где нараспев тянули «ни хао», «цзайцзиень», «хауньин».
Обстановка нормализовалась после первой зимней сессии, которую к своему удивлению мы сдали неплохо. После нее съездили в двухнедельные отпуска.
Своих родных я не видел два года, и встреча была очень радостной.
– Да, сынок, удивил ты нас – сказали тогда отец с мамой. – А ведь в нашем роду уже был чекист. И сообщили следующее.
Оказывается, у деда Левки имелся родной брат – Александр, занимавший высокий пост в НКВД*, навестивший родню незадолго до войны. Он хотел забрать племянника в Москву и определить в военное училище. Но Левка не отдал, поскольку не желал, чтобы сын служил советской власти.
На следующее утро, захватив гостинцы, мы с отцом навестили дедушку. Он одиноко жил на этой же улице, в добротном, с большим садом и огородом, доме.
Бабушка Варвара к тому времени умерла, но Лев Антонович не желал идти к сыновьям или дочери. Поскольку был своеволен и упрям.
Моему появлению он обрадовался, расцеловались.
А когда сидели за накрытым столом, и дед узнал на кого внук учится, задумался.
– Да, – тяжело вздохнул. – Будешь чекистом, как младший брат Александр. Мы с ним всегда друг друга не понимали.
Никаких вопросов ни я, ни отец, зная дедов характер, не задавали.
Кстати, он был весьма закрытый человек. Уроженец Могилевской области, имел там богатое хозяйство, но после революции оказался в Донбассе и работал забойщиком на шахте. При этом, обладая колоссальной силой, занимался французской борьбой. Организовав из горняков секцию, успешно выступал в Луганске Сталино* и Ростове, мечтая встретиться с Поддубным.*
Много лет спустя, я отыскал следы дедушкина брата.
Комдив Александр Антонович Ковалев являлся начальником Главного управления пограничных и внутренних войск НКВД СССР, а также членом Военного совета при наркоме обороны. Трагически погиб в 1942 году.
Зашел в гости и ко второму дедушке – Никите, жившем с бабушкой Степанидой на другом конце улицы.
Оба они были по национальности сербы.
Их предки пришли с Балкан на берега Северского Донца, при императрице Екатерине, в составе двух гусарских полков и были поверстаны в казаки. Дед был родом со Станицы Луганской, а бабушка Степанида из села Четырнадцатая рота.
Будучи призванным на службу, дед Никита до революции служил в 13-м Нарвском гусарском полку, участвовал в Первой мировой войне и являлся Георгиевским кавалером. В Гражданскую был есаулом в казачьих частях и воевал сначала за белых, а потом за красных.
После демобилизации в 1920-м, вернулся домой, где работал кузнецом на шахте.
Вот такими были мои деды и бабушки.
Навестил я и свою несостоявшуюся любовь. Все оказалось довольно банальным. Год назад, Людмила вышла замуж.
Из отпусков мы вернулись отдохнувшими и бодрыми.
Все ребята из нашей комнаты, по договоренности привезли из дому по несколько банок варенья и кило по два сала, поскольку, хотя стипендия и была высокой, на первых порах мы поиздержались. Пришлось прикупить гражданский гардероб: пальто с шапками, костюмы, обувь и рубашки с галстуками.
А поскольку холодильника в комнате не имелось, вместо него использовали окно. Размером оно было два на два метра и с промежутком меж рамами, в половину.
Туда через форточку спустили самого мелкого из нас – Саню Екименко, и он поместил в холод все привезенное.
Когда очередная стипендия подходила к концу, на выходные мы покупали несколько московских батонов, из холодильника извлекались варенье и шмат сала.
При этом спускаемый туда Саня, вооруженный ножом, неспешно разворачивая пакеты, пробовал от каждого куска – где вкуснее.
– Давай, давай, чего тянешь! – исходили слюной голодающие.
Екименко не реагировал, с задумчивым видом смакуя продукт.
Когда же нам становилось невмоготу, вздыхал, отрезал от понравившегося куска часть и вместе с очередной банкой, передавал в форточку.
– А теперь немного посиди,– говорил кто-нибудь и запирал ее изнутри.
После этого мы накрывали стол, а Саня печально смотрел через стекло. Мол, зачем так?
Не выдержав немого укора, мы открывали форточку, извлекали его и усаживали во главе стола. После чего начиналась трапеза.
Батоны разрезались вдоль и из них сооружались птюхи*. Одна с тонкими пластинами сала, вторая с вареньем. Затем в стаканы наливался чай (в столовой он был бесплатно), и начиналась трапеза.
– Хорошо, – говорил кто-нибудь, уплетая, бутерброд.
– Угу,– откликались мы. – Почти как на флоте.
Учеба пошла легче и мы стали чаще выходить в город, знакомясь со столицей.
Этап становления прошел.
Как ни странно, наиболее интересной на первом курсе для нас была марксистско-ленинская философия. В то время этот предмет являлся обязательным во всех гуманитарных ВУЗах СССР, однако в силу сложности и заумности изложения, студентами практически не воспринимался. Все изучение сводилось к зазубриванию определенных догм и постулатов, а также конспектированию работ классиков. Применительно к этому предмету действовал принцип: сдал экзамен и забыл.