Любой моряк, придя на лодку,
Обязан сразу, за два дня,
Знать все устройство гальюна,
И лишь потом ходить в моря.
Ну, а не знаешь, будет плохо,
Тебе все это выйдет боком,
На первом выходе твоем,
Ты попадешь впросак на нем!
– Ну, как для начала? – отхлебнув глоток из подстаканника, интересуется пиит.
– Да вроде ничего старшой, давай, валяй дальше, – благодушно кивает минер.
– Даю, – набирает тот в грудь воздуха
Однажды к нам с Москвы, из штаба,
Один начальник прибыл рьяный,
Второго ранга капитан,
А в поведении болван.
Молол какую-то он лажу,
Спесив был и не в меру важен,
Всем офицерам стал хамить,
Решили гостя проучить.
Хоть был москвич в высоком чине,
Не знал он свойств всех субмарины,
Ел, пил, в каюте много спал,
И в нарды с доктором играл.
хитро смотрит Хорунжий на Штейна.
– Не отрицаю, было, – скромно улыбается майор, – а почему нет? Продолжай.
Хорунжий кивает и декламирует дальше.
Но рано утром, ровно в семь,
Он нужный посещал отсек,
Где в командирском гальюне,
Сидел подолгу в тишине.
Вот и решили мореманы,
Устроить с ним одну забаву,
Чтоб лучше службу понимал,
И их «салагами» не звал.
Баллон наддули в гальюне,
На два десятка атмосфер,
А все приборы «загрубили»,
И вентиляцию закрыли.
Вот снова утро и на «вахту»,
Идет неспешно наш герой,
Вошел в гальюн и дверь задраил,
Стальную, плотно за собой.
Затих. Вдруг раздалось шипенье,
И в гальюне все загремело,
Затем раздался дикий крик,
И мы в отсеке в тот же миг.
Открыли дверь, там на «толчке»,
Лежит москвич, ни «бе» ни «ме»,
Весь мокрый, чем-то он воняет,
И лишь тихонечко икает.
Часа два в душе его мыли,
И уважительны с ним были,
Чтоб понял этот идиот,
Здесь не Москва – подводный флот!
с чувством заканчивает старший лейтенант и впечатывает кулак в крышку стола. Приборы с пуншем весело подскакивают, и он гордо оглядывает слушателей.
– Ну что, тут сказать, – помешивает ложечкой в своем, минер. – Мне лично понравилось. Вполне здоровый военный юмор. И рифма вроде ничего.
– Слыхал свежее мнение? – толкает Хорунжий в бок доктора. – Ну, а ты что мыслишь?
– Да то же что и раньше, – саркастически улыбается Штейн. – Кончай продергивать начальство, для тебя это однажды уже хреново кончилось.
– А мне по барабану, – обижается комдив, – у нас демократия, буду продергивать, кого хочу, хотя бы того же Горбачева, мать его за ногу.
– Да-а, герой, – восхищенно тянет доктор. – Кстати, Семен Федорович, обращается он к минеру, – желаешь узнать, почему этот тридцатилетний вюношь так и застрял в старших лейтенантах?
– Можно, если не секрет, – благодушно гудит капитан-лейтенант
– Да, ладно, Палыч, чего старое вспоминать, – прихлебывает пунш Хорунжий.
– Он имел несчастье подшутить над адмиралом, – делает круглые глаза доктор. – А ну-ка, барзописец, тисни это творенье!
– Отчего же, можно, – отвечает комдив и решительно шевелит плечами – А обозвал я его «Смерть шпионам».
– Во как! Одно название чего стоит! – поднимает вверх палец доктор.
Стоит у трапа с автоматом,
Матрос в канадке, вахту бдит,
Вдруг видит, «волга» подъезжает,
В ней хмурый адмирал сидит
декламирует первый куплет Хорунжий и у Лунева в глазах возникает смешинка.
Выходит важно из машины,
Перчаткой утирает нос,
– Ну что, ракеты погрузили?
Матросу задает вопрос.
Так точно, все давно уж в шахтах,
В ответ ему матрос сказал,
Как доложить о Вас по вахте?
Товарищ вице-адмирал.
Что ж ты дурак, мне открываешь,
Тот государственный секрет,
Вдруг я шпион, а ты болтаешь!
Промолвил адмирал в ответ.
ГромЫхнул выстрел автоматный,
Матрос наш сплюнул и сказал,
– Ты посмотри, какая сволочь,
А видом, вроде адмирал
заканчивает стихотворение старший лейтенант и победно оглядывает слушателей.
– Однако, – сдерживая улыбку, хмыкает Лунев. – Случай прямо скажу, из рук вон выходящий.
– Вот-вот, – ерзает на кушетке доктор. – То же подумали и в Особом отделе, когда кто-то притащил чекистам экземпляр этого творения, его, кстати, многие переписали. Вьюношу, – кивает он на Хорунжего, – взяли за жопу и туда. – Это, мол, идеологическая диверсия! Потом подключился политотдел и доложили командующему. Он, кстати, был вице-адмирал. Ну и зарубили шутнику очередное воинское звание. Что б служба раем не казалась.
– Даже не знаю, что и сказать, – разводит руками капитан-лейтенант. – Хотя написано забавно и чем-то походит на стихотворный анекдот. Я думаю, Евгений, тебе надо больше читать классиков, ну там Пушкина, Блока.
– Читал, – кивает Хорунжий. – Пушкин он и есть Пушкин, а вот Блок мне не понравился. Написал на его вещи пару пародий. Хотите послушать?
– Валяй.
В соседнем доме окна жолты,
Видать не моют их жильцы,
Скрипят задумчивые бОлты,
А с ними гайки и шплинты
гнусаво завывает старший лейтенант и хитро поглядывает на соседей.
– Или вот, – вскакивает он с разножки
Ночь, улица,
Фонарь, аптека,
Таблетка -
Нету человека!
и поочередно тычет пальцем в подволочный плафон, шкафчик с лекарствами и почему-то доктора.
– М-да, – переглядываются майор с капитан-лейтенантом. – Талант, несомненный талант!
– А вы думали? – солидно изрекает комдив и усаживается на жалобно скрипнувшую под ним разножку.
– Ну а теперь, Яков Павлович, давайте немного лирики, – говорит мечтательно Лунев и подливает себе пунша.
–Хорошо, – щурит выпуклые глаза Штейн, слушайте.
Где-то в Южных морях,
Каравеллы Колумба,
Синь морскую пронзая,
К горизонту летят.
И поет в парусах,
Свежий бриз, налетая,
Волны плещут за бортом,
Ванты тихо звенят.
Хорошо кораблям,
На бескрайнем просторе,
Уноситься вперед,
За своею мечтой.
Горизонт убегающий,
Ветер и море,
И в кильватере сзади,
Пенный след за кормой
заканчивает он, и все некоторое время молчат.
– Да, красиво, – нарушает первым тишину Хорунжий. – При бризе под парусом всегда здорово, одно слово, романтика. Не то, что у нас, сирых, плывем словно в валенке. А ну, давай, тисни еще
– Можно, – улыбается доктор. – Теперь про нас, – и снова читает.
Бескрайняя Атлантика, ночь, океан.
На небе мириады звезд мерцают,
Под ними лунная дорога,
Блестит, у горизонта тая.
А посреди дороги, той,
Стуча чуть слышно дизелями,
Крадется лодка, словно тень,
Покой вселенский нарушая.
Давно видать в морях она,
Покрыта рубка ржи налетом,
Погнуты стойки лееров –
Пучин таинственных работа.
В надстройке мрак и тишина,
На мостике ночная вахта,
Команда изредка слышна,
С центрального, и вниз, обратно.
Стоим у выдвижных, молчим,
Озоном дышим, жадно курим,
Как мало нужно для души,
Подводным людям.
– Хорошо, очень хорошо, – проникновенно смотрит на майора Лунев. – Чем-то напоминает морские стихи Байрона.
– Да ладно тебе, Семен Федорович, – смущается Штейн. – Куда мне до него. Почитай нам лучше что-нибудь из Гейне.
– С удовольствием, – улыбается минер, на минуту задумывается и негромким голосом декламирует
Горные вершины
Спят во тьме ночной,
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы…
Подожди немного -
Отдохнешь и ты.
– Здорово, всего несколько строк, а какая сила, – почему-то шепотом говорит Хорунжий. – Семен Федорович, а можно еще?
– Отчего же, можно, – отвечает Лунев, и в тиши изолятора снова звучат вечные стихи Гейне, Байрона и Петрарки.
Ночь. Мерцающие стрелки часов на переборке подбираются к трем.
Кругом спящая Атлантика и три военных человека с Музой.
А может так и надо?
Месть
Лежи, лежи, Васька, – попыхивая зажатой в углу рта беломориной и щуря от дыма светлые глаза, ласково потрепал борова по сытому загривку Витька.
–Хру-хру, – сонно ответил Васька и лениво пошевелил лопухами ушей.
– Нравится, курва, – ухмыльнулся Витька, в очередной раз макнул в стоявший рядом пузырек с тушью, связанные ниткой иголки и наколол на необъятном заду борова последнюю букву.
– Лепота, – довольно поцокал он языком, и протер свое творение смазанной маслом ветошью.
«Капитан-лейтенант Пузин», жирно синела в ярком свете забранных сеткой потолочных фонарей, свежеисполненная наколка.