Затем нам объявили, что со следующего утра начинается курс молодого бойца, и обучение специальности.
Режим дня стал предельно жестким и насыщенным.
Подъем в шесть, и при любой погоде трехкилометровый кросс в робах по спящему Кронштадту. Затем зарядка на плацу и умывание ледяной водой по пояс, завтрак, приборка и занятия до обеда. После него – час отдыха, а потом занятия до ужина. Далее приборка и личное время. Отбой в двадцать три часа.
Спустя несколько дней многие из нас, в том числе я, написали письма домой, указав номер части.
В своем я сообщил родителям, что у меня все нормально, служу в учебном отряде подводного плавания в Кронштадте, где буду находиться шесть месяцев. Еще написал, что кормят здесь хорошо, и вместе со мной все мои друзья, кроме Сани Йолтуховского. Тот попал в морскую авиацию.
Потом с нетерпением стал ждать ответа.
За первый месяц службы мы похудели и устали, кажется на всю оставшуюся жизнь. Особенно мучили ежедневные утренние кроссы. На них выводили в робах и головных уборах. При том, что зима в Кронштадте в тот год выдалась особенно снежная и холодная, а морозы постоянно перемежались оттепелью.
К концу каждого кросса несколько человек падали без сил, и их тащили обратно под руки. От ледяной воды в умывальниках, нас едва не хватал кондрашка*. Но сачкануть от этих мероприятий не получалось. Любые такие попытки безжалостно пресекались вездесущими инструкторами.
Мы не видели, когда они ложатся и встают. Создавалось впечатление, что это не люди, а постоянно действующие механизмы.
После описанных моционов, несколько человек попали в санчасть, а добрая половина роты постоянно кашляла, чихала и пускала сопли, пытаясь разжалобить командиров. Эффект получался обратный.
На одном из утренних построений, как всегда бодрый Иванов, выслушав доклады инструкторов смен о состоянии дел в подразделениях и участившихся обращениях курсантов в санчасть, прохаживаясь перед строем, ответил следующими словами.
– Вот раньше был моряк, ссыт и булыжники вылетают, а сейчас писает – и снег не тает!
Через месяц из роты, по состоянию здоровья, списали пару курсантов. Но, удивительно, остальные значительно окрепли, стали шустрыми и выносливыми. Кросс и водные процедуры, из пытки превратились, в удовольствие.
Многие, в том числе и я, по примеру старшин стали обливаться холодной водой и перед отбоем.
В это время по роте прошел слух, что в школе работает военная прокуратура. Двое ребят на той пересылке, где мы были, умерли впоследствии в госпитале от пневмонии.
Из нашей роты на допрос вызывали нескольких человек, и они рассказали, в каких условиях там жили.
– Может посадят кого из тех гадов, – сказал в курилке по этому поводу Вовка.
– А родителям каково? – добавил кто-то из ребят. – Отправляли живых, получат в гробах мертвых.
Из специальных дисциплин нам читали устройство подводной лодки (Иванов), торпедное и минное оружие (Захаров с Сомряковым), устройство торпедных аппаратов (Мальцев) а также борьбу за живучесть (Лойконен и Костылев).
Кабинет УПЛ*находился на первом этаже и впечатлял своим видом. У одной боковой стены, находился длиной в пять метров, макет дизельной подводной лодки 641-го проекта, выполненный в разрезе. Внутри были видны все семь отсеков, центральный пост, вооружение, а также механизмы.
Она являлась океанской, имела возмещение порядка 2000 тонн, глубину погружения 280 метров и скорость под водой 16 узлов. В носу и корме субмарины стояли 10 торпедных аппаратов (боезапас 20 торпед или 32 мины), автономность до 90 суток, дальность плавания в подводном положении 400 миль, а в надводном 2000 тысячи.
Обслуживал ее экипаж от 70 до 77 человек. Офицеров, старшин и матросов.
У противоположной стены, на подставках, стоял шестивесельный ял, со всем рангоутом* и принадлежностями.
По периметру кабинет был увешан схемами и чертежами по предмету, впереди, за полированным столом сидел капитан 3 ранга, а в центре, за такими же, курсанты.
Впрочем, на занятиях, сидел он мало. Ходил по дубовому паркету, излагая материал, и тыкал в наглядные пособия указкой. А мы внимали.
Далее отвечал на вопросы (их задавали, представившись и встав), а в конце занятия непременно рассказывал историю из собственной практики. Она у каптри будь здоров. До перевода в школу служил командиром БЧ-3, а затем старпомом на подлодках. Сначала на Балтике, после в Заполярье.
Именно от него мы впервые узнали о Карибском кризисе.
Оказывается, был такой, в 1962-м, на Кубе.
Тогда США разместили ядерное оружие в Турции, имея целью Советский Союз. Хрущев потребовал, – убрать, но Кеннеди отказался, типа «пошел на х…». Тогда наши тайно доставили свое на Кубу, а еще послали к ее берегам несколько подлодок КСФ* с атомными торпедами.
Иванов, тогда еще лейтенант, служил на одной из них и был участником похода.
Он рассказал, как шли туда через Северную Атлантику в штормовых условиях и тропическую жару, когда температура в отсеках достигала 50 градусов, как прорывали американскую систему ПЛО*, корабли и самолеты которой, взрывали по курсу глубинные бомбы, понуждая к всплытию, как выполнили поставленную задачу.
Мы слушали, открыв рты. Все казалось фантастикой.
– И эти лодки были именно 641-го проекта, на который мы вас готовим,– помню, сказал тогда командир. – Так что глубоко изучайте матчасть, товарищи курсанты. Пригодится.
Далее занятия оканчивались, присутствовавший здесь же Захаров командовал «Встать, смирно!» каптри кивал «вольно», закуривал свою трубку и, окутавшись с приятным запахом дымом, уходил. А нас инструктор вел на занятия по минно-торпедному оружию.
Они проводились тоже в классах, но фактически это были три высоких длинных зала. С белеными сводчатыми потолками, высокими, в частых переплетах окнами в полуметровых стенах и крашенными охрой* деревянными полами.
В первом, по сторонам, на массивных подставках, зеленели парогазовые торпеды 53-65, во втором электрические – САЭТ 60 и СЭТ 65.
Одни были целыми, а другие с наполовину срезанными оболочками. Внутри были видны все кабели с разъемами, приборы и механизмы.
Рядом с каждым изделием* стоял плоский ящик с зипом* – для его обслуживания.
– Итак, что мы имеем?– взяв в руку указку, всегда начинал инструктор.
– А имеем мы (и излагал название модели, ее боевое применение и тактико-технические характеристики).
Затем, показывая указкой, называл, все, что находилось снаружи и внутри, рассказывал об их назначении. А потом, открыв крышку зипа и взяв необходимые ключи, демонстрировал подготовку изделия к выстрелу или постановке.
Сначала мы пупели от обилия технической информации, неизвестных названий и демонстрируемых механизмов. Умформеры путали с контактными взрывателями, приборы глубины с рулевыми машинками и так далее. Тем более, что записывать ничего не разрешалось.
– Охренеть можно,– сказал как-то на перекуре Вовка. – Тут же сплошная инженерИя.
– Да, блин, – почесал затылок Степка. – Попали, так попали.
Но потом, как-то исподволь, все это стало укладываться в головах и пониматься. Появилась надежда.
Помимо торпед, изучали морские мины. Те находились в третьем зале. Якорные, донные и всплывающие реактивные.
Захаров учил нас, как их вооружать, обслуживать и готовить к постановке. Приговаривая при этом, «в минном деле как нигде, вся загвоздка в щеколде», что сразу же все запомнили.
Самыми же интересными, были занятия по устройству торпедных аппаратов. Проходили они на цикле* (так называлась пристройка с тыла казармы), вел занятия мичман Мальцев, со своим помощником старшим матросом Бахтиныи. Тот самый, что привел нас когда-то в школу. Коренастый и черный как жук, а еще большой любитель флотского фольклора*.