– Что это такое? – спросил Рауф. Шерсть у него стояла дыбом, словно он собирался сражаться.
– Это не животное, так что можешь спрятать клыки, – сказал Надоеда. – Просто какая-то дверца… Не откроешь ее пошире?
Рауф хотел привычно толкнуть створку, но Надоеда остановил его:
– Нет, так ты ее только захлопнешь. Нужно сунуть туда нос или лапу… Дай покажу!
Поднявшись на задние лапы, он положил передние на выступавшую часть кладки, просунул мордочку в щель и резко повернул вбок, отодвигая железную створку. Правда, что-то заставило его тотчас отпрянуть и ощетиниться почти так же, как Рауф несколько мгновений назад. Оба пса прижались к полу у ближнего ряда клеток, напряженно глядя в открывшийся проем.
– Что это такое? – повторил Рауф. – Там что-то горело. Что-то мертвое… кости… шерсть… смерть…
– Твари, – сказал Надоеда. – Какие-то твари. Те же, что в клетках, только мертвые и сгоревшие. Запах тот же самый, просто горелый. Наверно, это белые халаты кого-то сожгли. Ну да, так и есть, – добавил он, подумав. – Со мной тоже так было. Они сожгли мою голову. И человек-пахнущий-табаком все время жжет ту штуку, которую держит во рту. А здесь они просто сжигают животных…
– Зачем?
– Не говори глупостей. – Надоеда медленно приблизился к раскрытой дверце. – Смотри-ка, там еще тепло. Вот ведь как. Мертвые твари – но не холодные. Горячие кости, горячие кости… Сунуть, что ли, туда голову? – И он снова поднялся на задние лапки, заглядывая в квадратное устье железной пещеры.
Потом у него неожиданно вырвался взвизг возбуждения.
– Свежий воздух! – воскликнул Надоеда. – Овцы! Дождь! Запах пробивается сквозь пепел! Точно тебе говорю!
Железный, обложенный кирпичами дымоход проходил под углом сквозь стену здания, присоединяясь к расположенной снаружи небольшой печи, сходной с теми, которыми обогревают теплицы. В ней сжигали всякий мусор, вроде использованных хирургических повязок, грязной соломы и подстилок из клеток. Сюда же отправляли трупики морских свинок и иных животных, размеры которых позволяли избавляться от них подобным образом. В тот конкретный вечер печь полыхала жарко и весело. Помимо прочего, огонь поглотил искалеченные останки примерно двадцати морских свинок, отслуживших свое на благо науки, а также двух котят и одного мангуста. Сегодня печкой занимался Том, молодой парень, помогавший Тайсону управляться с виварием. Ему было велено вычистить топку к пяти часам, но Том знал, что Тайсону не терпится уйти домой и вряд ли он станет проверять, насколько тщательно все сделано. Поэтому парень всего лишь наскоро пошуровал внутри кочергой, перемешав угли, недогоревшие кости, солому и шерсть, и решил отложить основательную чистку на утро понедельника. Кроме того, Тайсон не дал ему прямого указания перекрыть и дверцу печи, и вьюшку дымохода, расположенную в двенадцатом блоке, – а Том определенно не относился к числу людей, склонных делать подобные умозаключения самостоятельно. Да и куда уж ему было думать о вьюшках – его мысли всецело занимали шансы «Манчестер юнайтед» на победу в ближайшей игре и характеристики новинок фирмы «Ямаха», не говоря уже о прелестях некой мисс Наны Мускури[21].
В итоге после ухода Тома огонь в печи ненадолго ожил на сквозняке, заполнив отсек с морскими свинками легким дымком и запахом горелых костей. Потом все погасло, с наступлением темноты печь постепенно остыла, и только сквозняк по-прежнему перебирал тихонько шуршавшие угольки.
– Свежий воздух, – снова пробормотал Надоеда. – Запах желтоватый такой… Колючки, пчелы… очень слабый… А еще где-то там – мокрые рододендроны. Представляешь, Рауф, рододендроны…
– Чего-чего?
– Утесник. Желтый. Мы могли бы свалиться туда! Мы могли бы! Могли!..
Надоеда широко раскрыл пасть, показывая зубы, тронутые у десен бурым налетом, – зубы собаки, выздоровевшей после чумки. Он принялся карабкаться в топку, цепляясь передними лапами за край, и повис было, но потом свалился обратно на бетонный пол.
Рауф молча наблюдал за приятелем.
– Там горячо? – спросил он затем.
– Не горячее, чем у мамки под брюхом, когда ты был щенком и лежал с ней в корзинке. Помнишь? Я помню. Только вот до соска никак не добраться…
– То есть влезть не можешь?
– Рододендроны, понимаешь?! Там! Снаружи! Оттуда входит запах, значит собака может выбраться…
Рауф задумался.
– Запахи, – сказал он, – иногда проникают в крохотные щели. Ну, как мыши. Собакам туда не пролезть. Что, если там всего лишь щелка? Узкая трещина? Ты застрянешь в ней и умрешь. Даже обратно не выберешься.
– Ты, бродяга блохастый! – рассвирепел Надоеда. – Это тебе не за сучками по переулкам ухлестывать! С чего ты взял, будто я наобум туда лезу? Стоит всунуть голову, и там ветер чувствуется! Широкий, шире твоей задницы! И дождем пахнет! – Надоеда снова рванулся вверх и свалился, мокрая мордочка поседела от прилипшей золы. – Горите, косточки, горите! И моя голова с вами…
Он сел и принялся вытирать лапой нос.
Рауф, будучи гораздо крупнее, легко закинул передние лапы на край печного устья и заглянул внутрь. Некоторое время он стоял неподвижно, вглядываясь и вслушиваясь. Потом, так ничего и не сказав, полез в топку. Задние лапы оторвались от пола и, дергаясь в воздухе, начали царапать когтями кирпичи в поисках опоры. Рауф подтягивался буквально дюйм за дюймом, передние лапы скользили по гладкому металлу. В какой-то момент его кобелиное достоинство зацепилось за порожек топки. Почувствовав боль, Рауф извернулся боком и одновременно попал задней лапой на выступающую петлю дверцы. Используя подвернувшуюся точку опоры, Рауф сделал еще одно усилие и стал медленно исчезать из поля зрения Надоеды. Последними скрылись задние лапы и хвост между ними.
Маленький фокстерьер вне себя метался туда и сюда перед печью. Он совершил еще несколько прыжков, пытаясь последовать за Рауфом, но наконец сдался и лег на пол, высунув язык и тяжело дыша.
– Рауф?
Из темного тоннеля не донеслось ни звука в ответ.
Поднявшись, Надоеда медленно попятился от зияющей дверцы, словно пытался рассмотреть происходившее внутри:
– Рауф!
Ответа по-прежнему не было. Не удавалось и заглянуть за порог.
– А кто сахарку хочет?! – громко пролаял вдруг Надоеда.
Стремительно разбежался – и прыгнул вверх и вперед, прямо в отверстие, как цирковая собачка сквозь обруч. Задние лапы больно ударились о металлический край, и фокстерьер взвизгнул от боли. Однако тело его почти целиком оказалось внутри. Повиснув, Надоеда принялся извиваться, почти как Рауф, но, будучи намного меньше, с легкостью подтянул заднюю часть. Несколько мгновений он неподвижно лежал в золе, силясь отдышаться и дожидаясь, когда утихнет боль в лапах. Потом поднял голову и принюхался.
Сквозняка больше не чувствовалось – мохнатое тело Рауфа впереди перекрывало дымоход. И пахло только Рауфом и железной водой, в которой белые халаты заставляли его плавать. Надоеда ощутил страх. В тоннеле было не развернуться, Рауф явно не слышал его… И, что хуже всего, тело Рауфа, кажется, не шевелилось.
Надоеда пополз вперед. Когда его морда уткнулась в задние лапы приятеля, он заметил, что Рауф все-таки двигается, хотя и мучительно медленно – медленнее, чем улитка по мокрому гравию! Фокстерьер обонял мочу Рауфа, растекшуюся по железному полу тоннеля. От нее так и разило страхом. Надоеду затрясло, он беспомощно заскулил, лежа на брюхе в тесной, темной дыре, усыпанной тонким порошком пепла…
Тоннель был до того узким, что, когда фокстерьер попробовал встать, его круп уперся в потолок и лапы выпрямить не удалось. Удержаться в подобном положении тоже не получилось, и Надоеда почти сразу завалился вперед, врезавшись головой в мохнатое охвостье приятеля. Когда они столкнулись, терьер вдруг ощутил, что тело Рауфа подалось и сдвинулось. Совсем чуть-чуть, на длину зуба или коготка, но все-таки сдвинулось! Надоеда принялся отчаянно бодать лбом пушистый зад друга, с каждым ударом слегка пропихивая тяжелое туловище вперед…