– Золотая голова, да дураку досталась,– философски прокомментировал тот случай наш командир.
Ловелас
На протяжении пяти лет мне довелось служить в разных качествах в одном из морских соединений Заполярья.
Как любой закрытый гарнизон с достаточно рутинной службой, пусть даже и морской, в бытовом плане соединение жило достаточно весело и бесшабашно.
В ресторане и на квартирах постоянно отмечались проводы и встречи экипажей кораблей, уходящих на боевую службу или возвратившихся с нее. Остававшиеся по нескольку месяцев без любимых мужей, офицерские и мичманские жены порой нарушали супружескую верность, даря свою любовь их сослуживцам, находящимся на берегу. Отдельные такие ловеласы имели сразу по несколько пассий. В их числе был и начальник местной спецполиклиники, в чине полковника медицинской службы, который менял любовниц из числа медперсонала, как хирург свои перчатки.
Обо всех этих художествах мы – офицеры контрразведки были прекрасно информированы, но в дела морали не вмешивались, оставляя их на откуп политотдельцам.
И вот наш Казанова, пресытившись очередной наложницей, дает ей отбой и заводит себе новую.
Вопреки обыкновению, дамы не ссорятся, как это водится в любовных романах, а решают проучить любвеобильного начальника. Делают это довольно оригинально.
Когда после амурных забав с новой подругой в ее квартире, приняв изрядную дозу спиртного, полковник засыпает, девица впускает в нее свою подругу, и они выбрасывают пьяного начальника на лестничную площадку. Из одежды на нем только часы.
В это же время с верхнего этажа спускается группа подгулявших офицеров, которые принимают несчастного за гомосексуалиста и, немного попинав, сдают его проходящему рядом с домом патрулю. Тот, в свою очередь, доставляет горемыку в комендатуру, где он помещается в камеру, а бдительным дежурным в соответствующем журнале делается запись «В 23 часа доставлен пьяный неизвестный, без одежды и в часах. Со слов начальника патруля л-та Охлобыстова, ломился в дверь чужой квартиры. По объяснениям граждан, вызвавших патруль – явный гомосек» (приводится дословно).
Вполне возможно, что утром проспавшийся медицинский бог смог бы без последствий «по тихому» покинуть свое случайное пристанище, однако вмешался случай.
Дело в том, что после 23 часов, помимо прочего, дежурному по Особому отделу вменялось в обязанность обзванивать дежурных по флотилии, дивизиям, спецмилиции и комендатуре, в целях получения информации о всех происшествиях, случившихся в гарнизоне.
Наиболее серьезные из них заносились в журнал и утром докладывались руководству, которое при необходимости организовывало их проверку.
В ту ночь дежурил кто-то из оперативников капитана 2 ранга Виля, подразделение которого помимо прочего, обслуживало комендатуру.
Получив оттуда информацию о задержании неизвестного, наш дежурный приказал срочно установить его личность. Для вытрезвления последнего, в комендатуру вызвали врача поликлиники, который с ужасом узнал в пациенте своего начальника. Дежурный офицер сразу же доложил об этом нашему коллеге, зафиксировавшему полученную информацию в журнале. Утром, в числе прочих, она была доложена адмиралу. А тот как раз, собирался на Военный совет к командующему.
Что уж там произошло, история умалчивает, но в гарнизоне полковника больше не видели. Наверное, в Москву перевели.
Пьяное озеро
В тот год осень в Заполярье была необычно красива. Покончив с делами в особом отделе флота я, вместе с приятелем, капитан-лейтенантом Толей Ворониным, на его «шестерке» возвращался из Североморска в свой гарнизон. Ехать до него было не близко, но мы не спешили. Через сутки предстоял длительный выход в Атлантику и хотелось немного побыть на природе. Миновав КПП с полосаты шлагбаумом, мы выехали на извилистый, тянущийся вдоль залива серпантин, и направились по нему на север. С каждым километром ландшафт менялся и становился все более диким. Слева, вплотную к дороге, подступали темные гряды сопок, за которыми в тундре холодно синели озера, высоко в обесцвеченном небе, к югу, неспешно тянули разноголосые птичьи стаи.
– Десять лет на Севере, – а к осени все не привыкну, – сказал Воронин. Особенная она тут.
– Да, – согласился я с приятелем, после чего мы закурили и надолго замолчали, каждый думая о своем.
Километров через сорок, углубившись в пустынное море тундр, решили остановиться и перекусить на берегу открывшегося за очередным поворотом озера. Оно блестело внизу под обрывом и выглядело весьма живописно. Остановив машину на небольшой площадке у скалы, мы вышли из нее и, прихватив из багажника морскую плащ-палатку и пакет с продуктами, купленными в военторге, стали осторожно спускаться вниз.
Вблизи, окаймленное негустой порослью из золотящихся на солнце карликовых березок, озеро оказалось еще красивее. Расстелив плащ-палатку у большого замшелого валуна, неподалеку от которого виднелись следы старого костра, мы быстро организовали импровизированный стол и, выпив коньяка, принялись с аппетитом закусывать.
– А ты знаешь, как называется это озеро?, – спросил у меня приятель.
– Да вроде Пьяное, – неуверенно ответил я.
– Точно, – кивнул он головой. А почему?
– Не знаю, – пожал я плечами. Может быть из-за воздуха.
– И не только, – рассмеялся Анатолий. Вот послушай.
Лет пять назад, перед самым Новым годом, из Североморска в Полярный решили завезти машину водки. Где-то под сотню ящиков. А накануне ударила оттепель и дорога стала что каток. На том самом месте, где мы встали, грузовик занесло, он не вписался в поворот и с обрыва сорвался прямо в озеро. Водитель каким-то макаром успел выпрыгнуть. А весь груз тю-тю: ушел вместе с машиной под лед. Потом, как водится, составили акт – на севере таких случаев полно.
Водку и грузовик списали, и начальство про все забыло. Но слух об утонувшей водке с быстротою молнии разнесся по трассе, и по весне сюда потянулись желающие ее достать. Приезжали в основном моряки из близлежащих гарнизонов. Пытались вытралить груз самодельными «кошками», а самые шустрые даже спускались под-воду в «идашках». Но глубина оказалась приличной, а дно илистым. Одним словом, утерлись.
– Так она что, так здесь и лежит?, – кивнул я на прозрачную гладь озера.
– Ну да, – кивнул головой Анатолий. Тут нередко останавливаются машины. Водители спускаются вниз и пробуют воду. Авось пробки растворились.
Через полчаса, собравшись в путь, мы подошли к кромке берега и, присев на корточки, зачерпнули ладонями из озера.
– Ну, как?, – вопросительно взглянул на меня приятель, утирая губы.
– Да пока пресная, – сказал я, и мы рассмеялись…
Матросская любовь
Как говорят, «любви все возрасты покорны». Особенно, когда тебе за восемнадцать, ты моряк и служишь на подводном флоте. Вспомни старую песню –
Ты моряк, красивый сам собою,
Тебе от роду двадцать лет,
Полюби меня моряк душою,
Что ты скажешь мне в ответ?
А что тут моряк скажет, если ему трубить целых три года? Естественно полюбит. Тем более, что как говорится в старой флотской присказке, «мы пьем все, что горит и дерем все, что шевелится». Имеется ввиду, любим, конечно.
Итак, о любви!
Ну, что тут скажешь. Когда мы были в учебке, в Кронштадте, ею и не пахло. Гоняли так, что небо казалось с овчинку. И никаких увольнений. Служи, салага!
Правда, один раз, флотскую любовь нам пришлось созерцать. Причем, в самом так сказать, ее натуральном виде.
Нас, зеленых курсантов-торпедистов кронштадской школы подводного плавания, зимой регулярно занаряжали для работ на минных складах Чумного форта. Он стоял на небольшом островке в заливе и туда мы добирались по замерзшему льду. До вечера, с перерывом на обед, катали в подземных лабиринтах мины и торпеды на тележках, а потом в сопровождении дежурного старшины возвращались в свою минную школу. Форт охранялся по периметру несколькими сторожевыми вышками, на которых дежурили веселые девушки-стрелки, нередко вступавший с нашими сопровождающими в веселую перепалку.