Мы уже знаем, что в 744 г. тюрки-уйгуры сменили в Монголии восточных тукю. Уйгурский каган, называемый китайцами Мояньчо, или Ко-ло каган (745–759), откликнулся на просьбу императора Су-дзуна. В благодарность ему отдали в жены китайскую принцессу. Уйгурское войско, пришедшее из Монголии, стало действовать совместно с императорскими войсками и серьезно помогло им в возвращении захваченного мятежниками города Лоян (757). Император Су-дзун осыпал уйгурских вождей благодарностями и титулами и, перед их отъездом на родину, пообещал ежегодный подарок в 20 000 штук шелка. Но гражданская война в Китае не закончилась. Трону династии Тан угрожали новые мятежники. Преемник Мояньчо, новый уйгурский каган, называемый по-китайски Ден-ли Моу-ю (759–780), обманутый посланцами мятежников, поначалу решил воспользоваться трудностями Танов[74]. Он даже выступил с войском в поход на Китай с намерением действовать заодно с мятежниками, но в пути один ловкий китайский дипломат убедил его переменить решение, и он вновь стал союзником империи, отбил для нее у мятежников Лоян (20 ноября 762 г.). Впрочем, он добросовестно разграбил город. Хотя он, несомненно, спас династию Тан, но оставался несколько стеснительным покровителем и весьма опасным союзником. Наконец, в марте 763 г. он возвратился в Монголию.
Продолжительное пребывание уйгурского кагана в Лояне имело важные последствия в духовной жизни. Он познакомился там с манихейскими миссионерами, очевидно согдийского происхождения, которых увез с собой в Монголию и которые обратили его в манихейство. Эта древняя персидская религия, рожденная из странного маздеитско-христианского синкретизма, преследовавшаяся арабами в Ираке и Иране, воспользовалась неожиданным подарком судьбы: обратить в свою веру уйгурскую империю, находившуюся в тот момент в зените своего могущества, властительницу Монголии, союзницу Китая. Манихейство даже стало государственной религией уйгуров. Тот же самый каган, что правил в 759–780 гг., назван в Карабалгасунской надписи «эманацией Мани», zahag i Manî. Высокопоставленный манихейский священник, му-чэ (китайская транскрипция титула можак на согдийском и може на пехлеви), поселился в стране уйгуров в качестве главы новой государственной церкви. Скоро манихейское духовенство приобрело большое политическое влияние. Китайский текст того периода говорит нам, что «уйгуры всегда обсуждают с манихеями государственные дела».
При следующих каганах уйгурская империя оставалась доминирующей державой Центральной Азии. Алп Кутлуг, которого китайцы называют Хо Ко-ту-лу (780–789), попросил и получил руку китайской принцессы. Танский двор ни в чем не мог отказать этим тюркам, враждебность которых могла их уничтожить, а союз с которыми спас их и которые общались с ним – новый факт в отношениях между китайцами и варварами – на равных[75]. Затем Карабалгасунская надпись перечисляет целую группу других каганов, чьи имена сопровождаются теми же эпитетами: Тенгриде булмыш кюлюг бильге (789–790), Тенгриде булмыш алп кутлуг улуг бильге (795–805), Тенгри бильге (805–808), Ай тенгриде кут булмыш алп бильге (808–821). При этом «небесном кагане» и во славу его возле Карабалгасуна, на левом берегу Орхона была выгравирована эта хвалебная надпись на трех языках: китайском, тюркском и согдийском, из которой мы черпаем данные сведения. Он тоже попросил руку китайской принцессы. Вследствие различных задержек она вышла замуж лишь за его сына и преемника Кюн тенгриде улуг булмыш кутлуг бильге чин-дэ, который царствовал с 821 по 824 г.
Проповедь манихейства, содержащего элементы христианской и маздеитской философии, а также иранского искусства, способствовала приобщению уйгуров к цивилизации. Карабалгасунская надпись сообщает нам, что «эта страна с варварскими нравами, напоенная дымящейся кровью, превратилась в страну, в которой питались овощами, страна, где убивали, в страну, где поощряют творить добро»[76]. Неоднократно (770, 771, 807) уйгурские посольства выступали при танском дворе защитниками манихейских общин, обосновавшихся или собиравшихся обосноваться в Китае. С 768 г. каган добился от Сына Неба указа, дозволяющего проповедь манихейства в Китае; манихейские храмы были возведены (771) для уйгурских постоянных представителей в Цзинчжоу в Хубэе, в Янчжоу в Ганьсу, в Шоусине в Чжэцзяне и в Нанчане в Цзянси. В 807 г. уйгурское посольство попросило разрешения построить новые манихейские храмы в Лояне и Тайюане.
В Турфане[77], оказавшемся включенным в уйгурские владения, также имелись процветающие манихейские общины, о чем свидетельствуют относящиеся к этой религии фрески и миниатюры, обнаруженные, в частности, в Идикут-шахри экспедицией фон Ле Кока. Интересно отметить присутствие на миниатюрах рядом с уйгурскими донаторами портретов манихейских священников в белых одеяниях, тем более что это первые известные персидские миниатюры. Именно из Персии, одновременно со своей религией, манихейские проповедники принесли эту живописную технику, обоснованно рассматривавшуюся ими как превосходное средство пропаганды. Уйгурские донаторы присутствуют и на некоторых буддистских фресках Турфанской группы, в частности в Муртук-Безеклике. Изображенные в полном парадном одеянии, в прекрасных придворных костюмах, с чем-то вроде митры или тиары на голове, с женщинами, несущими цветы, со слугами и музыкантами, они свидетельствуют о богатстве и блеске уйгурской культуры. Чуть дальше на тех же самых буддистских фресках другие донаторы – бородатые, тюрко-иранского типа, похожие на современных кашгарцев, в плоских шлемах, сопровождаемые своими верблюдами и мулами и кем-то вроде буддистских царей-магов, напоминают тех согдийских караванщиков, через посредство которых уйгурская империя вступила в контакт с религиями Ирана. Наконец, в уйгурском Турфане имеется несколько прекрасных несторианских фресок. Но это турфанское уйгурское искусство, в частности в Муртук-Безелике, достигнет расцвета уже в следующий период, после 840 г., во второй половине IX и в начале X в., когда уйгуры, изгнанные из Монголии, в большом количестве убегут в Турфан, где создадут новое княжество. Похоже, что именно этим вторым периодом и датируются самые красивые изображения донаторов.
В то же время, когда уйгуры заимствовали из Ирана и Внешнего Ирана манихейскую религию, из того же региона, точнее, из Трансоксианы, они заимствовали согдийский алфавит, возникший на основе сирийского, и на его основе создали свою особую уйгурскую письменность, которая в том же IX в. заменит старый тюркский (тукю) алфавит, распространенный на Орхоне. При помощи этой новой письменности они создадут национальную литературу, первую по времени у тюркских народов, в рамках которой создадут переводы с иранского многих манихейских текстов, а с санскрита, кучанского и китайского – многочисленных буддистских текстов. Уйгуры в культурном развитии ушли далеко по сравнению с другими тюрко-монгольскими народами; вплоть до эпохи Чингисхана они будут их учителями.
Но очевидно, что, цивилизуясь, уйгуры одновременно слабели. В 840 г. их столица Карабалгасун была захвачена, их каган убит, а империя разгромлена тюрками, оставшимися дикими, – енисейскими киргизами, жившими между Минусинском и озером Косоголь[78]. Китайский двор, на протяжении целого века дрожавший перед этими слишком могущественными союзниками, воспользовался их падением, чтобы избавиться от их протеже манихеев, преследуя их по всем правилам (843).