А старухи толкают друг дружку в бока, верещат:
– Вождь!.. Вождь ее избрал!.. Счастье ей!..
Пусть так – счастье свое я не ценю в обточенный водою и ветром речной берилл. Подойди и возьми, Хэш! Ты привык, что все вокруг гнутся при приближеньи твоем и вопят: «Счастье!.. Счастье!..»
Глаза его сузились. Мышцы вздулись и опали. Он опустился передо мной на литые колени. Бирюзовое монисто на ковыльной груди задрожало – так часто дышал он.
Протянул руки ладонями вверх. Я увидела гребни синих жил.
– Ты одна не кричишь: «Счастье!.. Счастье!..» Ты одна молчишь. Я не беру тебя одну. Ты не зверь. Ты не птица. Я не молю тебя. Ты придешь сама.
Руки застыли передо мною. Ждали. Старухи замолкли. Огонь ровно горел. Все замерло. Ждало все.
Я увидала его во весь рост – Вождя, могучего быка. Внутри его смуглого лица прятался робкий птенец павлина, губы дрожали, брови вставали углами. Он ждал.
И я сама легла на руки его, и восторг владычества раздвинул мне губы.
А Племя закричало, и руки и крики метались во мраке:
– Твоя Лисица!.. Твоя!..
И, закрывая глаза, слыша визги, несомая Вождем в пещерную тьму, знала я, что никогда и ничьею не буду.
«– Огненная Лодка – серп Луны…»
***
– Каково быть украшением Хэша, дитя?..
Костер мечется, рвется. Красные космы летят во мрак, по ветру, далеко. Ночь разевает пасть над костром. Я кладу в огонь кривые сучья.
– Я не дитя.
– Каково быть бирюзинкой в роскошном монисте Вождя?..
– Не тронь Вождя. Не тронь меня. Я сама себе украшение. Я сама себе бирюза.
– Ошибаешься, Лисица. Никто не одинок. Хотя при переходе во Мрак каждый остается на миг одинок. Но и во Мрак за руку переводят Звезды. Ты этому не веришь?..
У костра, близко к языкам пламени, маленький худой человечек сидит, вытачивает из камня странную фигурку. Его горб возвышается над костром, и я глажу его по горбу. Ему приятно, углы его губ приподнимаются. Я горячо дышу ему в лицо.
– Я верю всему. Покажи талисман!
Горбун вертит перед моими глазами обцарапанный рубилом нефрит. Из мягкого камня наружу выпирают очертания трехлапой лягушки, обвитой змеею. Нежное лицо Горбуна испускает длинные лучи морщин. Пальцы напряжены.
– Все трехлапые звери – священны. Рядом со становищем мы нашли трехлапую черепаху из черного камня. Она древняя. Древнее, чем желтая кость старой Луны у тебя над головой.
Я неотрывно гляжу на изделие Горбуна. Я знаю, что он наколдует, и я превращусь в эту жабу вмиг. Я догадываюсь, для чего предназначена та, каменная черепаха близ становища.
Горбун слишком долго глядит на меня, и я начинаю дрожать под его взглядом, как под северным ветром. И глаза наши касаются друг друга так, как нагие ладони.
Игрушка: Трехлапая Жаба в объятиях Змеи
***
– Почему ты замолчала, Лисица?
– Теперь пой ты, Горбун.
– А если мое горло замерзло, и я никогда больше не смогу петь?
– Ты сам знаешь, что сможешь. Не пускай копья мимо цели.
Звезды и снег осыпались в тлеющий костер. Глаза Горбуна разгорались все сильнее, он поднял вверх два растопыренных пальца:
– Запомни, Анеле. Это Марс и Венера. Так их потом назовут.
– Откуда ты знаешь, Горбун, что будет потом?..
Его молчание обволокло меня огненным сполохом.
Повторяя устремление его взгляда, я уставилась в сердцевину красного костра. Уголья шевелились жуками. И в шевелении головней я узрела, дрожа, чуждый рисунок. Сложились угли в знаки, неведомые мне.
– Это песня моя, Анеле. Так ее потом запишут. Но ты склони ко мне не ухо – сердце. Слушай!
Я спрятала голову в колени, и волны снеговой ознобной дрожи катили и катили по спине безостановочно, печальными валами, и я казалась себе малой веткой – в ладони огня, малым огнем – в ладони зимы, белой ладонью зимы – в объятии ночи.
Песня Горбуна о любви
***
…Костер потух, но неистовый жар его палит нам брови, разжигает щеки, щекочет ступни.
Мы одни.
Сила Хэша в том, что он – Вождь.
Сила Горбуна в том, что он – Нежность.
Сила моя в том, что я – есть.
Сила костра в том, что он горит тайно.
Мы содрогаемся – и крупно, и дробно. Костер погас. Сильный ветер свистит по белой степи.
– Идем в пещеру. Там тепло. Там огонь.
– Нет! Останемся здесь. Здесь звезды.
Мы перепутали голоса. Он приближает свое лицо к моему лицу и пьет нежным ртом из моих глаз соленую влагу.
Мои руки смыкаются на его горбатой спине, я знаю, что он меня не обидит.
Сколько гордой бирюзы из священного мониста отдаст великий Хэш за это объятье тем, кто сделает так, чтобы оно никогда больше не повторилось? Я касаюсь раскрытым ртом тонкого хряща на перекате горба. Мы не понимаем, что мы уже одно, как не понимаем, что через лунный перекат по черному небосводу расстанемся навсегда.
Мы не понимаем, что такое НАВСЕГДА. Мы не понимаем, что такое НИКОГДА.
Мы понимаем – соль течет из глаз, и это очень больно.
Объятие. Первая Венера
а***
…Вождь, когда ты увидел нас? Внутреннее зренье твое тебя не подвело. Ты прокусил губу до крови, хоть глаза твои были закрыты.
Я не испугаюсь тебя. Я повторю тебе еще раз – и сколько захочешь раз повторю, – я не зуб кабана, что просверлить – и носить на груди. Я Лисица Анеле, и я люблю ветер, снег и свет.
И если я услышала в крови шум слова ЛЮБЛЮ – я припаду губами к губам, щекою к биению жилы, в которой течет такая же кровь. Хочешь поглядеть, Хэш?.. Где твой каменный нож!
А, ты щадишь меня. Ты убьешь его. Ты поймаешь его, чтобы больнее мне было. Не рви повязку со лба! Не царапай живот! Вот я перед тобой. Почему ты не проведешь ножом наискосок по моему лицу? Ты говорил, что я красива. Так убей силу мою! Ты же дробишь во зле рубилом твердые розовые шары, что девушки находят в речных перловицах, – так зачем ты жалеешь меня?..
Я не жалости хочу.
Я хочу слышать, как под губами моими поет кровь сердца твоего.
Горбун – певец. Он спел мне.
Ты, безголосый!..
У тебя и на проклятие духу не достанет – вцепляйся крепче в нож, я грудь не закрою; только его пощади.
Проклятие
Снова Ход Звезд
***
– Велю вам схватить его!
Молчание.
– Велю вам схватить его!..
Молчание.
– Вы прокрадетесь в его убежище! Вы поползете за ним по следу!
Молчание.
– Вы свяжете ему руки за спиною – руки, что обнимали ее!
Молчание.
– Вы растерзаете его, вы насладитесь видом его мучений! Трехлапая хочет жертвы!.. Трехлапая сохнет, томится без жертвы!..
Молчание.
– Я, вождь Хэш, велю вам!.. Почему не падаете ниц?! Почему не кричите послушно: исполним, о Хэш?!
Молчание.
И голос издали – рыком:
– Исполним, о Хэш. Холодно нынче. Звезды нынче танцевать будут.
Северное Сияние
иа***
…А бороться невозможно. Все равно, что бороться с Ураганом, налетающим с отрогов Белых Гор. Люди – это ураганы, это смерчи, люди исполняют чужую волю. Горбун, подчинись! Руки и ноги твои тащат, тянут в разные стороны. Рвут волосы с твоей головы.
Ты видишь Черепаху. Вот она, близко. Вот она совсем рядом. Тебя кладут на нее. Ты спиною, горбом ощущаешь скользкий черный камень.
– Отпустите его! Отпустите!
Оскал раскатистого смеха, ощеренные желтые клыки, вместо пальцев – когти, вместо языков – хвосты змей. Люди ли вы?!
– Оставьте! Помилуйте! Пустите его! – кричу я.
А мне в ухо – хрипы, харканье, хохот, холод лютый:
– Ты что, жена его?.. Поцеловать его забыла!.. Он тебя с собою во Тьму взял бы, да мы не дадим!.. Другие лекари в Племени есть!.. Другие лекари найдутся!.. Ты что, на Черепаху захотела?!
Локти мои тонут в сугробе. Колени изранены настом.
Я успеваю прижаться щекой и губами к его щиколотке, к его ступне, и волосы мои скользят по его ногам красным огнем, грязный снег возжигая.
Первое распятие
Рубила вонзаются в скулы.Зазубрины метят мне лоб.Я слышу подземные гулы.Я зрю Поднебесный Сугроб.Я вижу: оскалился!.. Взмахом —В подглазье… и боль – на краюСознанья… и слышу я – страхом —Ослепшую ярость мою.И вижу я – печенью зрячей —Как тот, кто меня ослепил,Запястья ломает и плачет,Что я ему ярость – простил.«Северное Сиянье мое…»
«– Ты убил певца…»
***
– Волоките… Волоките его сюда, ближе, к яме… Его теперь не узнать – раны, порезы без числа, весь разорван, весь красен…