2011 г.
Блажь
Кстати, про них: разделённые на дорожки пенопластовыми поплавками, продетыми на верёвку от борта до борта составным подвижным позвоночником. Они – существуют в каждом приличном городе. За такую разделительную линию и ухватился, вынырнувший из голубых хлорных вод центрального бассейна, подсвеченных на глубине приветливыми фонарями – Михаил.
Этот представитель мужеского пола был тогда молод, удачно сложён и мягкотел на ощупь, что нравилось некоторым, влюблённым в самих себя женщинам, коих он и вылавливал на своё тело, как на наживку, в этом кафельном садке. Самое главное в жизни, – это удобство, считал Михаил. Во-первых, после душа, перед выходом на улицу, женские прелести уже были отмыты от пота и грязи, что для слишком брезгливого чудо-Михаила было немаловажно. Во-вторых, разглядеть нужную фигуру в купальнике гораздо легче, чем под покровами одежд, и уже при раздевании соблазнённой, целлюлит и прочие неприличные бугры не будут мешать эстетическому наслаждению её телом.
Присмотрев себе добычу, Михаил, как бы невзначай, сталкивался с ней, изображая увлечённый заплыв, и извинившись, что случайно попал не на свою дорожку, – начинал знакомство. Обычно, такая наглость шокировала (всё и так было понятно), но безупречно попадала в цель. Сегодня жертва оказалась слишком хороша. Он приметил её худенькое с острыми скулами личико ещё в фойе, где верхней одежде присваивала номерок словоохотливая бабуля в синей стёганной ватной жилетке. И теперь, разглядев её тонкое прозрачное тело, цокнув от удовольствия языком, решился на столкновение.
В пузырчатой водной суматохе, Михаил, успел пройтись ладонью по её миниатюрной груди и даже коснулся напряжённого бедра, но получил в ответ только тупой тычёк пяткой в живот. Поэтому не смог ни чего сказать, а только как рыба хватал ртом воздух, едва успев зацепиться за ближайшие поплавки.
Разморённый после горячего душа, и уверенный в своей неудаче, Михаил появился около гардероба и, протянул номерок бабуле:
– Ждёт тебя уж минут десять.
Он удивлённо оглянулся и увидел давешнюю знакомую. Солнечное сплетение ещё ныло и посасывало болью, поэтому Михаил очень осторожно приблизился к стоящей у огромного витринного окна девушке. В руках она держала плащ.
– Решили меня добить, – произнёс он шёпотом, наклонившись к свеженькому, ароматному и симпатичному ушку. Девушка вздрогнула и повернулась.
Потом был голый, до мурашек по телу вечер в съёмной комнате, поющая скрипучим железным голосом монотонную песню кровать и после всего этого привкус сладковатого перегара на языке от дешевого шампанского. Ещё через час, Михаил остался один, и, теребя в руках синенькую в блёстках невидимку, выпавшую из душистых женских волос, ощутил, как непривычно и сладко ёжится его сердце. Чувство это было для него незнакомым, поэтому он попытался от него избавиться, сказав цинично вслух:
– Сука!
Но это не помогло. Он боролся с подступающей к сердцу горячей волной и на следующий день и через день, и ещё через два дня, пытаясь победить её с переменным успехом, выставлял со своего пустынного берега волнорез рассудка. Ночами, когда бдительное сознание теряло контроль, необычное, новое чувство прорастало, давало корни и начинало цвести, распространяя запах её влажного ушка, сохранённый в памяти. Неизменно на утро, он просыпался от удушливой щемящей нежности, и от наивной безысходности, и мужского страха перед вынырнувшим вдруг из пространства одиночеством.
Через неделю Михаил сдался. Под ритмичные прыжки отпущенного на свободу пульса, с букетом голубоглазых фиалок разыскал он место по адресу, написанному её рукой на трамвайном билетике и оставленному в тот, первый восхитительный день, на прикроватной тумбочке. Он теперь был счастлив, что не выбросил его сразу. Положил его в паспорт за прозрачную обложку. Когда книжечка паспорта закрывалась, исписанный билетик встречался с его фотографией, от этого казалось, что происходит своего рода поцелуй. Глупо конечно, но так Михаил продержался до второй встречи.
Строение, обозначенное корпусом «x» оказалось общежитием медицинского института. Взяв нахрапом бдительную вахту, он поднялся на нужный этаж, и, стоя перед заветной дверью, придирчиво оглядел себя со всех доступных сторон. Обнаружил: две капельки грязи на лакированном носке ботинка. Сложенным в треугольник свежим выглаженным платочком начал изводить нечисть, неловко наклонившись. В этой неудобной позе и застала его открывшаяся неожиданно дверь. В жёлтый полумрак коридора ринулся всепоглощающий свет.
– Ой! – Сказал её знакомый голос.
И первый раз, за всю свою бесшабашную молодость чудо-Михаил растерялся. То ли лампочки в комнате были слишком яркими, то ли густо пахло жареной картошкой, глаза заслезились, горло запершило, и вместо общепринятого, и нахального «Здрасте», – кашель и сморкания приветствовали присутствующих.
Присутствующие в комнате захихикали, что вызвало в жестокосердном Михаиле смущение.
Жителей оказалось трое. Молчаливая румяная Люба с картофельным крестьянским носом, как оказалось, Михаил правильно определил её полновато упитанную принадлежность к селу своим чутким до женщины нутром. Худощавая Оля-хохотушка, выставляющая напоказ напускную смелость и точёные икры, соскользнувшие в ярко белые носочки: «А чё? И пойдём, да хоть куда пойдём!» И его избранница Нина, от растерянности скромно присевшая на уголок табуретки. Совершенно не ожидавшая его прихода неделю спустя. Ослепительная Нина, теперь в обычном домашнем хлопковом халатике до колен в синие гипертрофированные бутоны ничуть не потерявшая в нем своей значимости, а наоборот, очень подходящая сочетанием цветов под принесённый им букет.
Книги сразу были прикрыты, и никуда не пришлось идти. Знакомство мирно протекало тут же на раздвинутом для занятий столе между медицинскими справочниками и учебниками по химии. В магазине по соседству нашлось вино, большая редкость на девичьем студенческом застолье, за которым ухажёр из бассейна ненадолго спустился, озорно перемахивая лестничные пролёты с четвёртого этажа. Второй раз вахтёрша была подкуплена крупным апельсином с издевательским намёком на её пупырчатую целлюлитную кожу.
Михаил уплетал жареную картошку с квашеной капустой, прихваливая раз от разу:
– Вот так просто – картошка и капуста! Боже, как просто и вкусно, – говорил он с набитым ртом. Когда же Люба достала из заначки в дальнем углу морозилки домашнее копчёное сало, Михаил расцеловал её троекратно – крест-накрест.
– Эх, девчонки, – говорил Михаил восхищённый незатейливостью ужина и обстановки, – как у вас замечательно. Стоило всем взяться снова за книги, он отозвал в сторону Нину, и, смущаясь самого себя, попросил: «Слушай! Помой, пожалуйста, посуду, а то стоит, пахнет». Нина не придала этому большого значения, она была девушка свободная от домашних предрассудков, сказала, что ей некогда и вообще: до завтра оно не скиснет. После чего принялась за недописанный реферат.
Даже отказ Нины не расстроил Михаила, а наоборот почему-то растрогал: «Да, да, – ловил он себя на чрезвычайно правильной мысли, – здесь так и нужно, именно так и нужно, и никак по-другому».
Он приходил теперь к ней ежедневно, и каждый его приход, сопровождался сначала миниатюрными шоколадками, потом размеры их увеличились, добавились кульки с конфетами, и, посчитав себя своим этом мире совершенства, стал приносить различные деликатесы. В последний раз на столе, испуганным кусочком, стесняясь предложенной тарелки с отбитым краешком и кое-где облетевшей по ободку позолотой, завялилась балыковая осетрина. Не прижилась. К ней боялись прикасаться по причине дороговизны.