Не открывая глаз, больной старик прошелестел из глубин своей арктической души:
— И кто… нет, что… я такое?
— Вы не больны. И вам не угрожает смерть. Вы…
Ее перебил отдаленный свисток Восточного экспресса.
— …призрак, — закончила она.
— Да-а-а-а-а! — вырвалось у него.
Это был неизбывный крик бедствия, признания, убежденности. Старик резко сел:
— Да!
Неожиданно в дверном проеме возник молодой священник, готовый исполнить свои обязанности. Поблескивая глазами, он увлажнил губы, присмотрелся к немощной фигуре и, сжимая в одной руке распятие, спросил в полный голос:
— Наверное, пора?..
— …совершить последние приготовления? — старик приоткрыл одно веко, словно крышечку серебряной шкатулки. — С вами? Нет. — Он перевел взгляд на сестру милосердия. — С ней.
— Сэр! — вознегодовал священник.
Отступив назад, он дернул распятие вниз, как парашютист дергает кольцо, резко повернулся и ринулся прочь.
А старуха-сиделка осталась подле своего пациента, теперь пораженного еще большей бледностью; наконец он сам вывел ее из оцепенения:
— Как же вы намереваетесь меня выхаживать?
— Ну, — смущенно улыбнулась она, — что-нибудь придумаем.
Восточный экспресс опять протяжно завыл, рассекая ночные мили туманного марева.
— Вы едете до Кале? — спросила она.
— Да, потом в Дувр, оттуда в Лондон и еще дальше, в окрестности Эдинбурга, где стоит замок, в котором я буду в безопасности…
— Боюсь, из этого ничего не выйдет… — Лучше бы она выстрелила ему в сердце. — Нет, нет, постойте, вы не так поняли! — воскликнула она. — Ничего не выйдет… без моей помощи! Я провожу вас до Кале, а потом через Ла-Манш в Дувр.
— Да ведь вы меня совсем не знаете!
— Ничего страшного: в раннем детстве, которое прошло в туманной, дождливой Ирландии, я видела вас во сне — задолго до встречи с таким, как вы. Когда мне было девять лет, я бродила по торфяникам в поисках собаки Баскервилей.
— Понимаю, — сказал бледноликий незнакомец. — Вы англичанка, а в англичанах сильна вера!
— Точно. Сильнее, чем в американцах — тем свойственно сомневаться. Французы? Циники. Англичанам и вправду нет равных. Почитай, в каждом старинном лондонском доме обитает грустная повелительница туманов, которая плачет перед рассветом.
На очередном повороте дверь купе сама собой откатилась в сторону. Из коридора хлынул поток ядовитых голосов, горячечной болтовни, богохульного — иначе не скажешь — хохота. Несчастный больной обмяк.
Проворно вскочив, Минерва Холлидей захлопнула дверь и, не мешкая, обратилась к своему подопечному с той долей фамильярности, которую дает многолетняя привычка к ночным бдениям у чужой постели.
— И все же, — спросила она, — кто ты такой?
И странный пациент, увидев перед собой лицо печальной девочки, — возможно, той самой, которую ему довелось встретить многие годы тому назад, — начал историю своей жизни.
— Две сотни лет я обитал в заштатном городке неподалеку от Вены. Чтобы выдержать нападки неверующих, равно как и глубоко верующих, я прятался в пыли библиотек, подкрепляясь мифами и кладбищенскими преданиями. По ночам наслаждался, когда от меня в испуге шарахались лошади, заходились лаем собаки, разбегались коты… стряхивал крошки с могильных плит. С годами мои собратья по невидимому миру исчезали один за другим, потому что замки и угодья приходили в упадок, а то и сдавались внаем под женский клуб или гостиницу.