Вчера великий князь Константин спросил у Врангеля, кого бы предполагал он командующим эскадры, которой предстоит идти в Тихий океан. Шесть новых винтовых корветов и транспортов сводятся в отряд и отправляются к устьям Амура. Но все так медленно делается! А слух о назначении новых кораблей, видимо, прошел. Врангель опять отвлекся, помянул, что к нему являлся с докладом о ходе своих исследований в Средней Азии молодой контр-адмирал Алексей Бутаков.
После доклада поговорили о том о сем. Бутаков никакого отношения к назначениям по флоту не имеет. Он молодой, но теперь уже всемирно известный географ, награжден за открытия Гумбольдтовской медалью. С юных лет прошел тяжелую школу плаваний под командованием адмиралов Литке и Лутковского, на кораблях, где воспитывался великий князь Константин.
Бутаков полагал бы назначить командующим новой эскадрой контр-адмирала Невельского. За ним открытия, океанские плавания, он в лучшем для моряков возрасте, у него еще все впереди, а что с Муравьевым, их можно помирить. Оба они не без головы, интересы дела превыше всего.
Фердинанд Петрович ответил, что Невельского нет в Петербурге, он после увольнения еще не приехал из Сибири и, вероятно, захочет отдохнуть сначала год-другой. Суть дела была не в этом. Врангель не хотел бы объясняться.
Бутаков уверял, что Невельской моряк, знающий европейские и американский флоты, на хорошем счету у иностранцев, на Востоке имел дела с их фирмами, он должен до конца довести исследования в южном Приморье, для чего могут послужить современные быстроходные корабли, каких до сих пор ему не присылали. Он не потеряет зря времени. Как бы он ни устал, но тут ухватится… «Знаю его нрав, он горяч, но благороден в высшей степени!»
Бутаков петушился, вспомнил плавания вместе с Невельским на «Беллоне», «Авроре» и «Ингерманленде», когда у молодых офицеров составлялись знакомства с моряками разных стран, во время встреч во дворцах, на королевских и президентских приемах в честь его высочества Константина, и приходилось танцевать с прекрасными леди, а также пить и развлекаться в обществе сверстников и старших чинов, бывать в учебных заведениях, участвовать в соревнованиях с иностранными офицерами, гребных и парусных.
«Наши былые знакомые в других странах теперь командуют кораблями и эскадрами, делают описи, они знают об исследованиях Невельского, об открытии Амура и Сахалина. Фамилию его американские ученые в своих журналах и в письмах иногда упоминают как Nevel’skoy, отделяя корень, похожий на “западную” фамилию, от славянского окончания, как бы намекая на родственное им происхождение. Тем больше интересуются его открытиями, понимая, что они были секретны. Невельской мог бы восстановить свои связи с моряками западных стран и Америки и поставить на службу науке и на пользу флоту. Ему всегда была бы оказана поддержка. Ни один старый товарищ не остался бы в долгу…» «Представьте, ваше высокопревосходительство, – говорил молодой ученый вот в этом же кабинете, – если бы русская эскадра под командованием Невельского пришла бы в Штаты. Как всколыхнулась бы пресса. Он тот, кто протянул им руку через Тихий океан, заняв западный берег. Уже не говоря о моряках из Плимута, Портсмута, Шербурга, которых сейчас полно на востоке и которые ничего зазорного не находят в деятельности русских коллег на побережьях Сибири…»
Но Фердинанд Петрович не может идти с подобным ходатайством к генерал-адмиралу, великому князю Константину Николаевичу.
Гейден занимался Невельским, когда тот жил на Петровской косе.
Константин Николаевич, увлеченный подвигами Невельского и очень довольный его женитьбой, собственноручно написал тогда Геннадию Ивановичу, поздравляя с новорожденной и обещая впредь быть восприемником всех детей от купели. Послал на кругосветном корабле в подарок его супруге Екатерине Ивановне концертный рояль.
Год спустя о политических событиях на востоке и об условиях жизни в самой экспедиции известия пошли угрожающие. Европейская война приближалась. В Китае бушевало восстание. Династия могла пасть. Мятежники рвались к Пекину. Дальний Восток занимался как зарей. На устьях Амура голод, нет кораблей.
Граф Гейден, по желанию его высочества, послал Геннадию Ивановичу письмо с предложением оставить Амур, где дело уже начато и не заглохнет, и вернуться в Петербург. Дано понять, что Невельского ждала самая широкая деятельность. Письма Гейдена к Невельскому имели оттенок товарищества, духа дружественности, которые обретают бумаги из-под пера молодого человека, занимающего большую должность, обращенные также к молодому и равному по чину ученому, не занимающему значительной должности, но знаменитому и занятому значительным делом. Личное знакомство в таком случае, как подчеркивается тоном подобного официального письма, составляет взаимную честь.
Тогда Геннадий Иванович еще не был надломлен, как теперь, и весьма пригодился бы для службы в столице. Но Геннадий Иванович выказал характер. Он отказался от предложения, хотя не мог не понимать, от кого оно исходит. Он отказался от хорошей карьеры, объясняя, что не смеет бросить дело, должен все довести до конца. А теперь, конечно, времена переменились, обстоятельства иные. Судьба тем временем обрушилась на Невельских со всей жестокостью.
Когда в конце войны, после эвакуации Камчатки, пришли известия, что Невельской и Завойко уволились и возвращаются в Петербург с началом навигации, его высочество сказал: «Я ничего для них не могу сделать, у меня нет должностей для таких настоящих моряков, как Невельской и Завойко».
Вошел белокурый адъютант. Доложил о приезде Михаила Христофоровича Рейтерна.
– Что же вы, добрый молодец, скачете в такую непогоди- щу? – спросил, обнимая гостя, Врангель.
Рейтерн поцеловал дядюшку своего любимого, ныне покойного сверстника и друга Вильгельма Врангеля, безвременно скончавшегося в расцвете лет. Он и сам считал Фердинанда Врангеля дядюшкой.
– Нам ли бояться ветра-дуболома, – отвечал Рейтерн и добавил с гордой улыбкой: – Что русскому здорово, то немцу смерть!
– A-а! Что там немцы! – Врангель махнул рукой. – У них дело не идет.
Врангель говорил о Германии с досадой, как о деле, на которое столько лет надеялся и разочаровался вконец, он верит только в Россию. Рейтерн также далек от былых заблуждений. Он приехал поговорить совсем о других делах, не о мировой политике, похлопотать о родственниках и знакомых.
Врангель показал телеграмму из Либавы.
– Никак не можем вывезти наших людей из этой торгашеской страны. Пускаются во все тяжкие. Денег на матросов не жалеют.
Врангель стал жаловаться на безобразия и неразбериху, которые достались ему в наследство.
– Но все же минувшего не вернуть, – молвил Рейтерн. Мишеля не стесняло присутствие Гейдена. Федор Логинович принят Врангелем как свой.
В свое время Меншиков был польщен, когда сын знаменитого боевого адмирала Гейдена назначен был в начальники инспекторского департамента. Молодой Гейден трудолюбив и знает дело. Его отец-голландец, служивший в Вестфалии, в начале века выехал в Россию. Он служил верно, бывал в морских походах, участник Наваринского сражения, возведен в графское достоинство. Скончался, будучи начальником Ревельского порта, его усыпальница в Домском лютеранском соборе на Вышгороде и над ней русские боевые знамена.
Князь Меншиков желал следовать вкусам Петра Великого, любившего голландцев, и своего предка Сашки Меншикова, ставшего светлейшим князем. Он льстил себя сравнением с ними, приблизив, подобно им, трудолюбивого голландца. Так романтика и реакция, как понимал Врангель, притворяясь прогрессом, пытались повторить петровскую эру.