В темно-синем предрассветном свете лес выглядит зловеще. Тишина, как в склепе, все обитатели давно попрятались.
Закончив обыск, Мор медлит.
– Где же твой боевой задор? – насмешливо спрашивает он, когда я продолжаю оставаться на месте. – Раньше ты действовала очень быстро. Где же теперь этот проклятый человеческий огонь?
Я все еще пытаюсь сосредоточиться и осознать, что комок тлеющей плоти, который я оставила у обочины вчера вечером, непостижимым образом регенерировал. И он разговаривает.
– Что, нечего сказать? Хм, – он хватает меня за запястья и связывает их грубой веревкой у меня за головой. Я почти уверена, что этот шпагат взят им из моих вещей. – Ну, наверное, это и хорошо. Разговоры со смертными обычно оставляют желать лучшего.
Давление на мою спину уменьшается.
– Вставай, – приказывает он.
Я слишком медленно выполняю приказ, поэтому он тянет за веревку и рывком ставит меня на ноги. Теперь я снова могу его как следует рассмотреть.
Он еще ужаснее, чем мне показалось сначала. Волос нет, носа нет, ушей нет, кожа до сих пор черная. Это и не человек вовсе, и уж точно такое не должно вести себя, как живое существо.
Но золотые доспехи на месте, ни пятнышка, ни царапинки, а ведь должны быть исковерканы и изрешечены дробью. Руки под латами почти не видны, но от них, видимо, мало что осталось, судя по тому, как болтается и громыхает металл. А кисти рук… это просто белые кости с ошметками плоти, так же как щиколотки и ступни.
На поясе у него одно из моих одеял. Стащил, видно, пока я спала. При этой мысли мне становится стыдно.
Дергая за связанные руки, Мор выводит меня на дорогу. Заметив белого коня, который терпеливо дожидается хозяина, я отворачиваюсь: бок у него сплошь красный от крови. Он роет копытом покрытый снежком асфальт и шумно фыркает. Увидев меня, конь тревожно ржет и бочком отходит подальше.
Мор, не обращая внимания на беспокойство лошади, привязывает другой конец веревки к седлу.
Я смотрю на связанные руки, потом на коня.
– Что ты делаешь?
Он не отвечает и садится в седло.
– Ты собираешься меня убить? – спрашиваю я.
Он поворачивается, и мне кажется, что я вижу на этой жуткой маске горечь и злость.
– О нет, я не дам тебе умереть. Слишком быстро. Страдания созданы для живых. И поверь, я заставлю тебя страдать.
Глава 5
Весь день Мор гонит коня рысью, и мне приходится бежать следом, чтобы не упасть. Не хочу, чтобы меня тащили волоком за связанные запястья. Хорошо еще, что я не офисный сотрудник, а пожарный, и привыкла к многочасовым тяжелым нагрузкам. Но даже при этом я, хотя и не отстаю от всадника, чувствую себя ужасно, а моя теплая одежда насквозь промокла от пота.
Мы минуем Уистлер, и я перевожу взгляд с одного знакомого здания на другое. Мой родной городок, где я появилась на свет, где зимой каталась на сноуборде, а летом плескалась в озере Чикамас, где училась водить папину машину, где впервые влюбилась и целовалась, где случились и все другие важные для меня события. Мысленно я прощаюсь со всем этим, и мы оставляем город позади.
Я бегу несколько часов, веревка стерла запястья в кровь, и у меня больше нет сил продолжать в том же духе.
Не может же это длиться вечно.
И мне совсем не легче от того, что по всаднику не понять, когда он собирается остановиться. И собирается ли вообще. Каждый километр тянется, как вечность. Когда он наконец сворачивает с шоссе, мне хочется плакать от облегчения. Мне абсолютно безразлично, какие еще кошмары он для меня припас. Пока что, похоже, бегство из ада подходит к концу, и только это имеет значение.
Мы медленно едем по заснеженной дороге, пока она не упирается в дом. И тогда – хвала Господу! – перед входом в дом мы останавливаемся.
С самого утра Мор ни разу не удосужился на меня оглянуться, да и сейчас – он спрыгивает с коня и привязывает поводья к столбу, а на меня не обращает внимания, словно я невидимка. Но вот он обходит своего скакуна, и становится ясно, что он обо мне не забыл.
При виде Мора я тихо ахаю. Ангелоподобный всадник, каким я его впервые увидела, вернулся. Изуродованное лицо с висевшей клочьями плотью почти совсем восстановилось. Кое-где еще остались красные пятна и блестящая кожа на месте заживающих ран от дроби и ожогов, но у него снова есть нос, губы и уши, так что самое главное на месте. Даже волосы вернулись, хотя золотистые волны пока совсем короткие – только-только чтобы запустить в них пальцы.
Теперь, когда он снова цел, я не могу отвести от него глаз и ничего не могу с собой поделать. Хотелось бы мне сказать, что я уставилась на него от ужаса, но нет, это будет неправдой.
Он невероятно хорош собой, с этими скорбными синими глазищами, высокими скулами и убийственной нижней челюстью. Я шевелю рукой, пытаясь заправить за ухо прядь потных каштановых волос.
Что со мной не так?
– Понравилась пробежка? – спрашивает он.
– Пошел ты, – у меня нет сил вложить побольше яда в свою ругань.
Он, тем не менее, кривит рот, отвязывая мою веревку от седла.
Как и лицо, кисти его рук почти в полном порядке. Я не вижу ни костей, ни сухожилий, ни вен и артерий, вообще ничего внутреннего, что еще несколько часов назад было наружным. Правда, пока кожа на руках очень красная и шелушится.
Мор отворачивается, и мне становятся хорошо видны его золотой лук и колчан со стрелами.
Этим оружием он убил множество людей и вскоре убьет еще больше, наш мир обречен, черт его побери, потому что этот тип не может умереть, а если его не остановить, он не прекратит убивать.
Можно распрощаться с мыслью его прикончить.
На бедрах Мора до сих пор намотано одеяло. Это могло бы показаться комичным, учитывая, что ноги у него босые (и почти зажили), но над этим всадником смеяться не хочется.
Я гляжу на него дольше, чем нужно, и, прости меня за это, Господи, невольно отмечаю, что его фигура так же совершенна, как и лицо. Широкие плечи, узкие бедра – я готова глаза себе выколоть. Должны же быть какие-то приличия, какие-то правила, запрещающие глазеть на парня, которого ты пыталась убить.
Он идет вперед и дергает за веревку. Чертыхаясь, я бросаюсь за ним, пытаясь не отстать, а он шагает к дому.
Следом и я буквально подползаю к этому двухэтажному строению. Дом красивый, хотя, честно говоря, вполне обыкновенный: крашеные доски, зеленая дверь, под одним из окон занесенный снегом цветочный ящик.
Почему он пришел именно сюда?
Мор почти бежит к входной двери и с размаху пинает ее. Есть такой способ открывать дверь. Но есть же и другой – за чертову ручку, как нормальные люди.
Меня он тащит за веревку, как непослушную собаку, которую нельзя спускать с поводка.
По тому, как тихо в доме, ясно, что хозяев нет, и они, вероятно, не появлялись здесь с тех пор, как начались предупреждения об опасности. И слава Богу. Лучше пусть они сейчас будут где угодно, чем здесь.
Мор входит в гостиную, таща меня за собой. Теперь, когда мне не нужно бежать, спасая жизнь, просыпается боль. Запястья пульсируют, их жутко дергает, а пот очень быстро охлаждает тело. А уж о том, как утром будут болеть ноги, я даже думать не хочу.
Всадник привязывает веревку к перилам лестницы – один узел, два, три.
– Сам же понимаешь, как только ты отойдешь, я попытаюсь сбежать, – говорю я.
– Я кажусь тебе взволнованным, смертная? – спрашивает он, резко затягивая узел.
– Трудно сказать, у тебя не все части на месте.
Вру, но он еще не видел себя в зеркале, так что не проверит.
Мор сверлит меня долгим взглядом – его неприязнь ко мне почти можно потрогать, – потом поднимается по лестнице. По всему дому эхом разносятся его шаги.
Насчет побега я не шутила. Как только он скрывается, я так набрасываюсь на путаницу узлов, как будто от этого зависит моя жизнь. Тем более, что так оно и есть.
Я отчаянно дергаю за веревки, привязывающие меня к перилам (и где только этот тип, чтоб его черт побрал, научился так вязать узлы?), но тут он возвращается, неся смену одежды. Одежда и клейкая лента.