– Архитектор – это же не настоящая профессия? – спросила Рози на прошлой неделе. – То есть, я имею в виду, их показывают в разных фильмах, но не представляю, чтобы кто-то в самом деле этим занимался.
– Интересная логика, – удивился Фокс. – Может, тебе перестать встречаться с одними только механиками и теми, чья работа связана с отходами жизнедеятельности?
– Что? – Рози удивлённо посмотрела на меня. – Эмми, мне кажется, он опять говорит по-латыни.
Отец Лукаса – тоже архитектор, и я часто думаю, хотел ли он пойти по стопам отца или впитал его любовь к дизайну и структуре с таких ранних лет, что невозможно понять, врождённая это любовь или тщательно культивируемая. Жан решил, что Лукас пойдет в архитектурный, задолго до того, как Лукас определился, точно ли хочет туда поступать. Сказал ему, какие сдавать предметы и на что сделать упор. Жан такой.
История людей – это, как правило, история их успехов. И хотя я часто беспокоилась, что Лукас думает обо мне – рабочий класс, мать-одиночка, возможность позволить себе лишь один год учёбы в колледже и лишь одно яйцо на завтрак – он и его отец, как следует его подгонявший, давали и мне силы двигаться дальше. Да, я не смогла оплатить второй год колледжа, но я нашла в себе силы продолжать учиться, потому что учился Лукас. Я нашла их, несмотря на одиночество, несмотря на Джорджию, несмотря на слухи обо мне и мистере Моргане, потому что Лукас сказал мне, что будущее стоит того, чтобы на него работать. Человек, который мог так ясно видеть свои перспективы, помог мне сквозь туман разглядеть мои.
– Ты где, Эмми Блю? – Лукас смотрит на меня. Мы медленно бредём под солнечным светом. Он часто задаёт этот вопрос, иногда в эсэмэсках, причём пишет мои имя и фамилию с маленькой буквы, ужас! Иногда он хочет знать, где я нахожусь физически, если я, например, не отвечаю на звонок или пару дней не подаю никаких признаков жизни, но чаще – когда я молчу, потому что мои мысли где-то витают, и он хочет спустить меня с небес на землю. – О чём задумалась?
– О еде, – я улыбаюсь. – Я думаю о еде.
– Тогда тебе понравится место, куда мы идём обедать. Они готовят картошку, похожую на ту, что мы жарили у тебя. В твоей столетней фритюрнице. Вот почему мы туда идём.
– Господи, я скучаю по той фритюрнице, – я вздыхаю.
– И я скучаю по твоей фритюрнице. И твоей картошке.
– Почему мы так давно её не жарили?
Лукас пожимает плечами, спрятав руки в карманы.
– Не знаю, Эм, – говорит он. – Наверное, у меня просто ни на что не хватает времени. Жизнь, работа, повышение, вот это вот всё. Иногда довольно хреново быть взрослым, да?
Я смотрю на его светлые волосы, которые в солнечных лучах кажутся белыми, как сахарная вата. Я любила их укладывать, когда мы были моложе. Я сидела на диване, а он – на полу, между моих ног, прислонившись к дивану спиной, и мускулы его широких плеч были видны сквозь футболку, а я заплетала его волосы и брызгала на них водой из пульверизатора. Он смеялся, не отрываясь от телевизора, и говорил: «Сделай меня красавчиком, Эмми Блю, на меньшее я не согласен». Его брат Элиот однажды заявил ему: «Ты похож на нашу старую соседку Летицию», – а Лукас схватил зеркало, посмотрелся и сказал: «Блин, и правда! Ну привет, Летиция, хочешь перепихнуться?» В моих воспоминаниях с ним небо всегда ясное, а солнце – яркое, даже если на самом деле это было не так.
– Картошка из моей фритюрницы восьмидесятых годов – так себе причина, чтобы не взрослеть, Люк.
– Да я знаю, но просто… – он достаёт руку из кармана, проводит ей по волосам. – Порой я скучаю по тем временам. Ведь и ты скучаешь, правда? Мы были такими юными, глупыми, пьяными, и ты будила меня, жарила яичницу, и картошку, и покупала такой толстый белый хлеб в странной не то булочной, не то службе заказа такси.
– У Неда, ага.
– У Неда, – Лукас хохочет. – Старый добрый Нед, неспособный определиться с профессией.
– А помнишь, каким кетчупом мы всё мазали? Дешёвым и радиоактивным!
– Ага. Уксусным. Вот уж дикое дерьмо!
– Мы в гостинице его и используем.
Лукас поворачивается ко мне. Его глаза скрыты за солнцезащитными очками, но я знаю, они округлились от изумления.
– Ты серьёзно? Я думал, это пятизвёздочный отель.
– Четырёх, – говорю я, – но экономим мы на чём можем. С годами этот чёртов кетчуп стал почти неоновым.
Лукас вновь смеётся и обнимает меня за талию. Мимо нас проходит группа подростков, сжимающих в тонких руках доски для серфинга. В такие минуты я понимаю, почему нас часто принимали за пару. Потому что Лукас всегда подыгрывал.
– Вот и два года пролетели. Жуткие? – он убирает руку, ведь подростки уже прошли. – Ты очень устала?
– От работы? Да нет, она хорошая. Правда, я не думала, что проторчу там два года, но люди очень милые. Хотя… в прошлом месяце я подала заявление в отдел кадров.
– Здорово, – говорит Лукас.
– Не то чтобы мне было там так уж плохо. Но ведь это…
– Работа официантки в отеле.
Не знаю почему, но его слова – как удар в грудь. Я съёживаюсь в комок, я понимаю, что мне не место здесь, в этом прекрасном городе, рядом с Лукасом в дизайнерской рубашке, который помолвлен и который несколько недель назад подписал крупнейший проект.
– Я хотела сказать: очень скудный заработок. Мне хотелось бы побольше. Хотелось бы опять позволить себе снимать квартиру.
– Да. Конечно, – он не поднимает глаз. – Ты ещё найдёшь хорошую работу, Эм. У тебя большой опыт – после стольких лет в этой фотостудии! И я всегда могу поговорить с папой.
– О чём?
Лукас пожимает плечами.
– У него в Лондоне полно друзей. Уверен, если я покажу папе твоё резюме, он найдёт кому позвонить.
– Но я не хочу работать в Лондоне, Люк.
Лукас морщится, на лбу появляются три хмурые складки.
– Но почему?
– Боюсь, я не смогу каждый день ездить на работу. Это просто не для меня.
– Хочешь сказать, работа официантки – для тебя, или…
– О Господи, – я замираю у раскрытой двери кафе. – Ты только послушай.
– Что? Что-то не так?
Я поднимаю руку вверх. Летний воздух такой нежный. И эта песня – та самая.
– Кажется, я никогда и нигде больше её не слышала. Разве ты не помнишь?
Я помню. Я точно помню, когда впервые её услышала. Компакт-диск прибыл утром перед моим отъездом в колледж (в обмен на шесть пакетов хрустящих звёздочек, которые я отправила Лукасу за две недели до того). Я слушала его в автобусе, на плеере «Сони Уолкман», и яркое солнце, пробиваясь сквозь мутное окно, грело мою кожу. В тот день у меня было две совместных пары с Джорджией и ее друзьями, девчонкой и двумя мальчишками, которые постоянно ухмылялись, но я слушала эту песню весь день без перерыва. Этот компакт-диск перевернул мою душу. Он обнимал её, как ласковые тёплые руки, напоминая мне, что я не одна в этом мире.
Лукас недоуменно улыбается мне и медленно качает головой.
– Ты меня пугаешь, Эм.
– Ты чего? Ты же записал эту песню на мой CD. «Дорогая Воздушная Девочка»…
– О Господи! Да, конечно! – он легонько стучит пальцем мне по лбу. – Твоя слоновья память… ну ещё бы тебе не помнить.
– Диск второй, трек пятый, – говорю я, и Лукас отвечает:
– Да, именно.
CD-диск № 2
Дорогая Воздушная Девочка,
Трек 1. Потому что твой папа, возможно, играл в рок-группе
Трек 2. Потому что ты хрюкаешь, когда смеёшься
Трек 3. Потому что ты сказала, что никогда её не слышала
Трек 4. Потому что всё это случилось не по твоей вине
Трек 5. Потому что в Берке надо было пригласить тебя на танец
Воздушный Мальчик.
x
Глава восьмая
Именно здесь, в кухне Аманды и Жана Моро, я впервые осознала, что люблю Лукаса. Это случилось шесть лет назад, за две недели до Рождества. Мы вернулись с праздничного обеда, который устроил друг Лукаса по работе. Он решил уволиться и начать собственный бизнес, а ещё после нескольких попыток ЭКО наконец выяснилось, что они с женой ждут ребёнка. Он произнёс целую речь в тёмной комнатке, которую снял в местном баре; небольшие кусочки Лукас переводил для меня, приговаривая: «Слушай и учись, Дейдра Барлоу!»