К тому ж она отличалась необыкновенной оперативностью: чего сама не знает — то разузнает в кратчайшие сроки.
Посему, кто бы из этой супружеской пары ни ответил на его звонок, толк выйдет.
Ответил Кис.
Серега изложил проблему.
— Идеи есть? — спросил, закончив.
— Есть. Давай посмотрим на дело так: маньяк не геометрические фигуры вырезал — он вырезал кусочки кожи, на которых что-то было. Например, татуировки.
— Хм… Не, Леха, не пойдет. Слишком маленькие треугольники для тату, поверь. Да и делают их напоказ, а у жертвы два треугольника на животе, одна на пояснице. Увидеть их можно только летом, на пляже.
— Пирсинг?
— Тот же ответ: места неподходящие.
— Ладно. Возможно, у девушки были бородавки?
— А на кой ему?
— Сам знаешь, какая-нибудь идея «очищения» тела, у психов часто встречается…
— Это мысль. Другие есть?
— Ну, родимые пятна.
— Три? По-моему, это слишком много. Обычно у человека бывает одно, максимум два…
— Или родинки.
— Тоже для «очищения»?
— В принципе, родинки обычно не ассоциируются с чем-то уродливым, как бородавки, но мы ведь имеем дело с испорченным мозгом…
— Еще чего-нибудь?
— Серег, я тут вижу два варианта: либо он чертил фигуры — и тогда надо разгадывать их тайный смысл, либо он вырезал вместе с кусочками кожи что-то, что на ней было. Вот и ищи.
— А почему треугольники?
— Да откуда же мне знать… Может, так было проще?
— В каком смысле?
— Ну представь себя на его месте…
— Не хочу.
— Придется. Вырезать ровный кружок на коже без навыков — а ты сказал, что в контурах есть погрешности, стало быть, навыков нет, — намного труднее, чем квадрат или треугольник.
— А зачем ему ровный?
— Возможно, он аккуратист. Не хотел уродовать тело.
— Признайся, ты пошутил?
— Вовсе нет. Он же псих, больной. И логика у него больная.
— Допустим… Тогда почему не квадрат?
— Когда его поймаешь, то и спросишь.
— Ну и черт с тобой, — поблагодарил друга Громов и отключился.
Часть 2
Июль
Глава 1
Он стоял у окна в темной комнате и смотрел на ночной город, сверкавший внизу огнями. В руке он держал большой пузатый бокал из простого стекла, на дне которого чернело вино. Иногда он приближал его к губам, вдыхал аромат — большие бокалы бережно сохраняют запах — и отпивал маленький глоток. Ванна его распарила, после нее он не оделся — так и стоял обнаженный, изредка бросая взгляд в какое-нибудь из многочисленных зеркал, украшавших стены комнаты, на свое отражение. Даже в полумраке было видно, как он прекрасен, и он казался себе античным богом, взирающим на землю сверху, со своего облака.
В комнате беззвучно работал телевизор, синими всполохами прорезая сумрак; на огромном экране сменялись лица, и ему казалось, что это восхищенная толпа проходит перед ним, как на параде, приветствуя свое божество.
Насладившись вином, видом города из окна и самого себя в зеркалах, он направился в спальню, чтобы одеться… И вдруг застыл перед экраном телевизора. Затем включил звук.
«…дерево пористо, оно живое, состоит из клеток, как любой живой организм. В теле дерева много воздуха, и там, запечатанный в его пузырьках, до сих пор хранится запах яичницы, приготовленной сто лет назад незнакомым вам человеком. Там запахи шампанского и рвоты, запахи горячего секса и болезней умирающего тела, запахи детского мыла и крови… Там запахи чужих жизней и чужих смертей, запахи радости и горя», — говорила молодая женщина, чье миловидное лицо привлекло к себе его внимание.