Все мирозданье ты найдешь.
Не лжива юная отвага:
Согнись над роковым трудом –
И мир свои раскроет блага;
Но быть не мысли божеством
И даже в час отдохновенья,
Подъемля потное чело,
Не бойся горького сравненья
И различай добро и зло.
Но если на крылах гордыни
Познать дерзаешь ты, как бог, –
Не заноси же в мир святыни
Своих невольничьих тревог:
Пари, всезрящий и всесильный, –
И с незапамятных высот
Добро и зло, как прах могильный,
В толпы́ людские отпадет.
«Всё, всё мое, что́ есть и прежде было…»
Всё, всё мое, что́ есть и прежде было:
В мечтах и снах нет времени оков;
Блаженных грез душа не поделила;
Нет старческих и юношеских снов.
За рубежом вседневного удела
Хотя на миг отрадно и светло;
Пока душа кипит в горниле тела,
Она летит, куда несет крыло.
Не говори о счастье, о свободе
Там, где царит железная судьба:
Сюда! Сюда! Не рабство здесь природе, –
Она сама здесь верная раба!
17 июля 1887«Когда Божественный бежал людских речей…»
Когда Божественный бежал людских речей
И празднословной их гордыни,
И голод забывал и жажду многих дней,
Внимая голосу пустыни,
Его, взалкавшего, на темя серых скал
Князь мира[1] вынес величавый:
«Вот здесь, у ног Твоих, все царства, – он сказал:
С их обаянием и славой.
Признай лишь явное, пади к моим ногам,
Сдержи на миг порыв духовный –
И эту всю красу, всю власть Тебе отдам
И покорюсь в борьбе неровной».
Но Он ответствовал: «Писанию внемли:
Пред Богом Господом лишь преклоняй колени!»
И сатана исчез, и ангелы пришли
В пустыне ждать Его велений.
«Не тем, Господь, могуч, непостижим…»
Не тем, Господь, могуч, непостижим
Ты пред моим мятущимся сознаньем,
Что в звездный день Твой светлый серафим
Громадный шар зажег над мирозданьем
И мертвецу с пылающим лицом
Он повелел блюсти Твои законы,
Всё пробуждать живительным лучом,
Храня свой пыл столетий миллионы.
Нет, Ты могуч и мне непостижим
Тем, что я сам, бессильный и мгновенный,
Ношу в груди, как оный серафим,
Огонь сильней и ярче всей вселенной.
Меж тем как я – добыча суеты,
Игралище ее непостоянства, –
Во мне он вечен, вездесущ, как Ты,
Ни времени не знает, ни пространства.
1879«На кресле отвалясь, гляжу на потолок…»
На кресле отвалясь, гляжу на потолок,
Где, на задор воображенью,
Над лампой тихою подвешенный кружок
Верти́тся призрачною тенью.
Зари осенней след в мерцанье этом есть:
Над кровлей, кажется, и садом,
Не в силах улететь и не решаясь сесть,
Грачи кружатся темным стадом…
Нет! То не крыльев шум, – то кони у крыльца!
Я слышу трепетные руки…
Как бледность холодна прекрасного лица!
Как шепот горестен разлуки!
Молчу, потерянный, на дальний путь глядя
Из-за темнеющего сада, –
И кружится, еще приюта не найдя,
Грачей встревоженное стадо.
15 декабря 1890«Ночь и я, мы оба дышим…»
Ночь и я, мы оба дышим,
Цветом липы воздух пьян,
И, безмолвные, мы слышим,
Что струей своей, колышим,
Напевает нам фонтан:
«Я – и кровь, и мысль, и тело…
Мы – послушные рабы!
До известного предела
Все возносимся мы смело
Под давлением судьбы:
Мысль несется, сердце бьется…
Мгле мерцаньям не помочь:
К сердцу кровь опять вернется,
В водоем мой луч прольется,
И заря потушит ночь».
7 июня 1891«Я знаю, гордая, ты любишь самовластье…»
Я знаю, гордая, ты любишь самовластье,
Тебя в ревнивом сне томит чужое счастье;
Свободы смелый лик и томный взор любви
Манят наперерыв желания твои.
Чрез всю толпу рабов у пышной колесницы
Я взгляд лукавый твой под бархатом ресницы
Давно прочел – давно! – и разгадал с тех пор,
Где жертву новую твой выбирает взор.
Несчастный юноша! Давно ль, веселья полный,
Скользил его челнок, расталкивая волны?
Смотри, как счастлив он, как волен: он – ничей,
Лобзает ветр один руно его кудрей;
Рука, окрепшая в труде однообразном,
Мину́ла берега, манящие соблазном, –
Но – горе: ты поешь!.. На зыбкое стекло
Из ослабевших рук упущено весло,
Он скован!.. – Ты поешь, ты блещешь красотою,
Для взоров божество, – сирена под водою.
июль 1847«Лозы мои за окном разрослись живописно и даже…»
Лозы мои за окном разрослись живописно и даже
Свет отнимают. Смотри, вот половина окна
Верхняя темною зеленью листьев покрыта; меж ними,
Будто нарочно, в окне кисть начинает желтеть.
Милая, полно! Не трогай! К чему этот дух разрушенья?
Ты доставать виноград высунешь руку на двор, –
Белую, полную ручку легко распознают соседи;
Скажут: она у него в комнате тайно была.
«Прости – и все забудь в безоблачный ты час…»
Прости – и все забудь в безоблачный ты час,
Как месяц молодой на высоте лазури!
И в негу вешнюю врываются не раз
Стремленьем молодым пугающие бури, –
Когда ж под тучею, прозрачна и чиста,
Поведает заря, что минул день ненастья,
Былинки не найдешь и не найдешь листа,
Чтобы не плакал он и не сиял от счастья.
26 декабря 1886«Не говори, мой друг: "Она меня забудет…"»
Не говори, мой друг: «Она меня забудет:
Изменчив времени всемощного полет!
Измученной души напрасный жар пройдет;
И образ роковой преследовать не будет
Очей задумчивых; свободней и смелей
Вздохнет младая грудь; замедленных речей
Польется снова ток блистательный и сладкий;
Ланиты расцветут, – и в зеркало украдкой
Невольно станет взор с вопросом забегать, –
Опять весна в груди и счастие опять!»
Мой милый, не лелей прекрасного обмана:
В душе мечтательной смертельна эта рана!
Видал ли ты в лесах, под тению дубов,
С винтовками в руках засевших шалунов,
Когда с холмов крутых, окрестность оглашая,
Несется горячо согласных гончих стая,
И, праздным юношам дриад жестоких дань,
Уже из-за кустов выскакивает лань?
Вот-вот и выстрелы – и в переливах дыма
Еще быстрее лань, как будто невредима,
Проклятьям вопреки и хохоту стрелков,
Уносится во мглу безбрежную лесов, –
Но ловчий опытный уж на позыв победный
К сомкнувшимся губам рожок подносит медный.
«Пойду навстречу к ним знакомою тропою…»
Пойду навстречу к ним знакомою тропою.
Какою нужною, янтарною зарею
Сияют небеса, нетленные, как рай!
Далеко выгнулся земли померкший край.
Прохлада вечера и дышит и не дышит,
И колос зреющий едва-едва колышет…
Нет, дальше не пойду: под сению дубов
Всю ночь, всю эту ночь я просидеть готов,
Смотря в лицо зари иль вдоль дороги серой!
Какою молодой и безграничной верой
Опять душа полна! Как в этой тишине,
Всем, всем, что́ жизнь дала, довольная вполне,
Иного уж она не требует удела!
Собака верная у ног моих присела
И, ухо чуткое насторожив слегка,
Глядит на медленно ползущего жука…
Иль мне послышалось? – В подобные мгновенья
Вдали колеблются и звуки, и виденья! –
Нет, точно, – издали доходит до меня
Нетерпеливый шаг знакомого коня.
Alter ego
Как Лилея глядится в нагорный ручей,
Ты стояла над первою песней моей
И – была ли при этом победа? И чья –
У ручья ль от цветка? У цветка ль от ручья?
Ты душою младенческой все поняла,
Что мне высказать тайная сила дала,
И хоть жизнь без тебя суждено мне влачить,
Но мы вместе с тобой, – нас нельзя разлучить!
Та трава, что вдали на могиле твоей,
Здесь на сердце, чем старе оно, тем свежей,
И я знаю, взглянувши на звезды порой,
Что взирали на них мы как боги с тобой!
У любви есть слова, – те слова не умрут;
Нас с тобой ожидает особенный суд:
Он сумеет нас сразу в толпе различить, –
И мы вместе придем, – нас нельзя разлучить!
январь 1878«Нет, я не изменил: до старости глубокой…»
Нет, я не изменил: до старости глубокой
Я тот же преданный, я раб твоей любви,
И старый яд цепей, отрадный и жестокий,
Еще горит в моей крови.
Хоть память и твердит, что между нас могила,
Хоть каждый день бреду томительно к другой, –
Не в силах верить я, чтоб ты меня забыла,
Когда ты здесь, передо мной.
Мелькнет ли красота иная на мгновенье,
Мне чудится, – вот-вот – тебя я узнаю, –
И нежности былой я слышу дуновенье
И, содрогаясь, я пою.
2 февраля 1887«Одним толчком согнать ладью живую…»
Одним толчком согнать ладью живую
С наглаженных отливами песков,
Одной волной подняться в жизнь иную,