Афанасий Фет - Избранное стр 4.

От ласк, ниспосланных тобою.

Покуда на груди земной

Хотя с трудом дышать я буду,

Весь трепет жизни молодой

Мне будет внятен отовсюду.

Покорны солнечным лучам,

Так сходят корни в глубь могилы

И там у смерти ищут силы

Бежать навстречу вешним дням.

«Страницы милые опять персты раскрыли…»

Страницы милые опять персты раскрыли, –

Я снова умилен и трепетать готов,

Чтоб ветер иль рука чужая не сронили

Засохших, одному мне ведомых цветов…

О, как ничтожно все! От жертвы жизни целой,

От этих пылких жертв и подвигов святых –

Лишь тайная тоска в душе осиротелой

Да тени бледные у лепестков сухих!..

Но ими дорожит мое воспоминанье;

Без них все прошлое – один жестокий бред,

Без них – один укор, без них – одно терзанье,

И нет прощения, и примиренья нет!

«Не упрекай, что я смущаюсь…»

Не упрекай, что я смущаюсь,

Что я минувшее принес

И пред тобою содрогаюсь

Под дуновеньем прежних грез:

Те грезы – жизнь их осудила,

То прах давнишних алтарей;

Но их победным возмутила

Движеньем ты стопы своей:

Уже мерцает свет, готовый

Все озарить, всему помочь,

И, согреваясь жизнью новой,

Росою счастья плачет ночь.

Старые письма

Давно забытые под легким слоем пыли,

Черты заветные, вы вновь передо мной

И в час душевных мук мгновенно воскресили

Все, что давно-давно утрачено душой.

Горя огнем стыда, опять встречают взоры

Одну доверчивость, надежду и любовь,

И задушевных слов поблекшие узоры

От сердца моего к ланитам гонят кровь.

Я вами осужден, свидетели немые

Весны души моей и сумрачной зимы:

Вы те же светлые, святые, молодые,

Как в тот ужасный час, когда прощались мы,

А я – доверился предательскому звуку, –

Как будто вне любви есть в мере что-нибудь!

Я дерзко оттолкнул писавшую вас руку,

Я осудил себя на вечную разлуку

И с холодом в груди пустился в дальний путь…

Зачем же с прежнею улыбкой умиленья

Шептать мне о любви, глядеть в мои глаза?

Души не воскресит и голос всепрощенья,

Не смоет этих строк и жгучая слеза!

На развалинах цезарских палат

Надь грудой мусора, где плющ тоскливо вьется,

Над сводами глухих и темных галерей

В груди моей сильней живое сердце бьется,

И в жилах кровь бежит быстрей.

Пускай вокруг меня тяжелые громады

Из праха восстают, – и храмы, и дворцы,

И драгоценные пестреют колоннады,

И воскресают мертвецы,

И шум на площади, и женщин вереница,

И, вновь увенчанный, святой алтарь горит,

И из-под новых врат златая колесница

К холму заветному спешит, –

Нет! Нет! Не ослепишь души моей тревожной!

Пускай я не дерзну сказать: «Ты не велик!» –

Но, Рим, я радуюсь, что, грустный и ничтожный,

Ты здесь у ног моих приник.

Безжалостный Квирит, тебя я ненавижу

За то, что на земле ты видел лишь себя,

И даже в зрелищах твоих кровавых вижу,

Что музы прокляли тебя.

Напрасно лепетал ты эллинские звуки:

Ты смысла тайного речей не разгадал

И на учителя безжалостные руки,

Палач всемирный, подымал.

Законность измерял ты силою великой, –

Что ж сиротливо так безмолвствуешь теперь?

Ты сам, бездушный Рим, пал жертвой силы дикой,

Как устаревший хищный зверь.

И вот – растерзаны блестящие одежды,

В тумане утреннем развалина молчит,

И трупа буйного, жестокого невежды

Слезой Камена не почтит.

Италия

Италия, ты сердцу солгала!

Как долго я в душе тебя лелеял,

Но не такой мечта тебя нашла,

И не родным мне воздух твой повеял.

В твоих степях любимый образ мой

Не мог, опять воскреснувши, не вырость:

Сын севера, люблю я шум лесной

И зелени растительную сырость.

Твоих сынов паденье и позор

И нищету увидя, содрогаюсь,

Но иногда, суровый приговор

Забыв, опять с тобою примиряюсь:

В углах садов и старческих руин

Нередко жар я чувствую мгновенный

И слушаю – и, кажется, один

Я слышу гимн Сивиллы вдохновенный.

В подобный миг чужие небеса

Неведомой мне в душу веют силой,

И я люблю, увядшая краса,

Твой долгий взор, надменный и унылый,

И ящериц, мелькающих кругом,

И негу их на нестерпимом зное,

И страстного кумира под плющом

Раскидистым увечье вековое.

«Под небом Франции, среди столицы света…»

Под небом Франции, среди столицы света,

Где так изменчива народная волна,

Не знаю, отчего грустна душа поэта,

И тайной скорбию мечта его полна.

Каким-то чуждым сном весь блеск несется мимо,

Под шум ей грезится иной, далекий край:

Так, древле дикий скиф средь праздничного Рима

Со вздохом вспоминал свой северный Дунай.

О, Боже, перед Кем везде страданья наши,

Как звезды по небу полночному, горят,

Не дай моим устаем испить из горькой чаши

Изгнанья мрачного по капле жгучий яд!

Руку бы снова твою мне хотелось пожать

Руку бы снова твою мне хотелось пожать!

Прежнего счастья, конечно, уже не видать,

Но и под старость отрадно очами недуга

Вновь увидать неизменно-прекрасного друга.

В голой аллее, где лист под ногами шумит,

Как-то пугливо и сладостно сердце щемит,

Если стопам попирать довелося устало

То, что когда-то так много блаженства скрывало.

14 августа 1888

«Устало все кругом: устал и цвет небес…»

Устало все кругом: устал и цвет небес,

И ветер, и река, и месяц, что родился,

И ночь, и в зелени потусклой спящий лес,

И желтый тот листок, что наконец свалился, –

Лепечет лишь фонтан средь дальней темноты,

О жизни говоря незримой, но знакомой…

О, ночь осенняя, как всемогуща ты

Отказом от борьбы и смертною истомой!

«В полу́ночной тиши бессонницы моей…»

В полу́ночной тиши бессонницы моей

Встают пред напряженным взором

Былые божества, кумиры прежних дней,

С их вызывающим укором,

И снова я люблю, и снова я любим,

Несусь вослед мечтам любимым, –

А сердце грешное томит меня своим

Неправосудьем нестерпимым.

Богини предо мной, давнишние друзья,

То соблазнительны, то строги,

Но тщетно алтарей ищу пред ними я:

Они – развенчанные боги!

Пред ними сердце вновь в тревоге и в огне,

Но пламень тот – с былым несхожий:

Как будто, смертному потворствуя, оне

Сошли с божественных подножий –

И лишь надменные назло живой мечте,

Не зная милости и битвы,

Стоят владычицы на прежней высоте

Под шепот пре́зренной молитвы.

Их снова ищет взор из-под усталых вежд,

Мольба к ним тщетная стремится,

И прежний фимиам несбыточных надежд

У ног их все еще дымится…

«В степной глуши, над влагой молчаливой…»

В степной глуши, над влагой молчаливой,

Где круглые раскинулись листы,

Любуюсь я давно, пловец пугливый,

На яркие плавучие цветы.

Они манят и свежестью пугают,

Когда к звездам их взорами прильну;

Кто скажет мне, какую измеряют

Подводные их корни глубину?

О, не гляди так мягко и приветно, –

Я так боюсь забыться как-нибудь!

Твоей души мне глубина заветна:

В свою судьбу боюсь я заглянуть…

«О, этот сельский день и блеск его красивый…»

О, этот сельский день и блеск его красивый

В безмолвии я чту.

Не допустить до нас мой ищет глаз ревнивый

Безумную мечту.

Лелеяла б душа в успокоенье томном

Неведомую даль, –

Но так нескромно все в уединенье скромном,

Что стыдно мне и жаль.

Пойдем ли по полю мы, чуждые тревоги,

И радует ходьба, –

Уж кланяются нам обоим вдоль дороги

Чужие все хлеба.

Идем ли под вечер, избегнувши селений,

Где все стоит в пыли,

По солнцу движемся, – гляжу, а наши тени

За ров и в лес ушли.

Вот ночь со всем уже, что мучило недавно,

Перерывает связь, –

А звезды, с высоты глядя́ на нас, так явно

Мигают, не стыдясь.

Антологические стихотворения

Вакханка

Под тенью сладостной полуденного сада,

В широколиственном венке из винограда

И влаги Вакховой томительной полна,

Чтоб дух перевести, замедлилась она.

Закинув голову, с улыбкой опьяненья,

Прохладного она искала дуновенья,

Как будто волосы уж начинали жечь

Горячим золотом ей розы пышных плеч.

Одежда жаркая все ниже опускалась,

И молодая грудь все больше обнажалась,

А страстные глаза, слезой упоены,

Вращались медленно, желания полны.