Рассматривая с указанной точки зрения Священное Писание Ветхого Завета, на первый взгляд мы найдем здесь немало общего с естественными религиями. Как там, так и здесь первоначально именно старшие в роду – первенцы – исполняют священнические обязанности, т. е. становятся посредниками для членов своего рода между ними и Богом. Иов приносил жертвы за своих детей и молился о них (Иов 1:5), так делали и другие патриархи.
Установление левитского (Ааронова) священства, собственно, не отменяет этого правила, ведь левиты в своем служении Богу по сути только замещают собой первенцев (Числ. 3:11-13). Таким образом, по словам святителя Филарета Московского, на Синае совершается не что иное, как «величественное обновление священства»[29], заключающееся еще и в том, что Законом сформулированы теперь конкретные и строгие требования к священнику, касающиеся его физической беспорочности и нравственной чистоты (Втор. 23:2; Лев. 10:9–10; 21:18-20).
Об особой ответственности священника перед Богом и народом, простирающейся и на его семью, говорит история священника Илия. Илий, зная, что его сыновья открыто присваивали себе мясо жертвенных животных до его принесения в жертву и тем самым развращали народ Господень (1 Цар. 2:24), тем не менее не остановил их, предпочитая их Богу (1 Цар. 2:29). Господь не только покарал Илия и его сыновей смертью, но и возвестил пророку Самуилу, что вина дома Илиева не загладится ни жертвами, ни приношениями хлебными вовек (1 Цар. 3:14).
Закон однако регламентировал не только требования к священникам и их деятельность. Точно так же он регламентировал и закреплял устойчивые формы быта Ветхого Израиля в целом, придавая повседневной жизни избранного народа сакральную значимость. Не вникая в конкретные подробности этого быта, следует отметить то, как в нем преломлялась богоизбранность Ветхого Израиля по отношению к другим народам земли. Во-первых, хотя и несомненно, что от всевидящего ока Божия не может укрыться ничто из происходящего под солнцем, тем не менее также несомненно, что Синайский Закон стремился поддержать особую память об этом в избранном народе, своими бытовыми установлениями напоминая ему о том, что всякое повседневное дело должно совершаться богоугодным образом, как бы в непосредственном присутствии Самого Бога. Во-вторых, поскольку сам Израиль в силу своей богоизбранности становился в положение посредника между Богом и остальными народами – иными словами, в положение священника (Исх. 19:6), – постольку и требования особой выделенности и чистоты распространялись на него и поддерживались теми же бытовыми установлениями. Все делать перед очами Божиими и не слиться с другими народами – вот задача Израиля как хранителя доверенного ему Откровения. Непосильная в своей высоте ни человеку, ни народу и подразумевающая в то же время за свое неисполнение строгие кары, она предусматривала по сути единственную возможность избежать их через принесение очистительных жертв, носящих при этом заместительный характер. Жертва, собственно, не отменяла наказания за грех, но только замещала жертвенным животным грешника: так грехи израильского народа возлагались на козла отпущения, который должен был погибнуть в пустыне. Этому значению жертвы отвечал и общий характер ветхозаветного культа: величественный и страшный.
Ветхозаветные священники не только приносили жертвы, в их обязанности входило чтение народу закона, суд, но все же важнейшей функцией ветхозаветного священства было и оставалось жертвоприношение. На первый взгляд, эта функция близка аналогичной функции естественных религий, но вместе с тем она обнаруживает и существенную разницу с последними. Назначение ветхозаветного священства состояло не в том, чтобы магическим образом манипулировать божеством: грозный Бог отмщений (Пс. 93:1) не позволял даже помыслить об этом, – но в том, чтобы помочь израильскому народу, с одной стороны, не погибнуть от недостойного приближения к святыне, с другой – не потеряться в massa peccata[30] падшего человечества.
При этом ветхозаветное священство в области повседневной бытовой жизни не выделялось из среды израильского народа и было прочно встроено в общественную и государственную жизнь Израиля: оно молилось за народ, оно совершало требы (приносило жертвы), оно учило Закону, оно судило по тому же Закону и, как писал священномученик Иларион (Троицкий), «совершенно сливалось с общенародной жизнью»[31]. Однако это краткое описание его характера и деятельности вовсе не исчерпывает представлений о ветхозаветном пастырстве. Действительно, все, что говорилось до сих пор о ветхозаветном священстве, говорилось о нем как о посреднике, вступающем в общение с Богом от имени народа, но богооткровенность ветхозаветной религии подразумевает и того или тех, кто будет говорить народу от имени Бога, возвещая Его волю. Всмотревшись внимательней, мы обнаружим, что такие люди действительно были, но что принадлежали они по преимуществу не к левитскому священству: то были прежде всего народные вожди – как Моисей, цари – как Давид, – и в особенности пророки, – именно они (пророки) чаще других в Священном Писании Ветхого Завета именуются пастырями. И если, по слову апостолу Павла, покрывало с Ветхого Завета снимается Новым (Ср.: 2 Кор. 3:14), то для нас не безразлично, что слово «пастырь» употребляется в Ветхом Завете впервые по отношению к Авелю – самому раннему библейскому прообразу пролившего за нас Свою кровь Сына Божия. Однако мы еще лучше поймем, в чем отличие ветхозаветного пастырства от ветхозаветного священства, посмотрев с этой точки зрения на жизнь Моисея. Прежде всего в ней следует обратить внимание на мотив непосредственного избранничества и посылания на служение, – этот мотив будет не раз повторяться впоследствии в жизни пророков. Это избранничество не обусловлено требованиями закона о необходимых священнику качествах и не подразумевает возможности уклониться от избрания – так не помогают Моисею ссылки на собственную «гугнивость». Еще более выразительно та же мысль обнаруживается в избрании пророка Иеремии Прежде нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде нежели ты вышел из утробы, Я освятил тебя: пророком для народов поставил тебя. А я сказал: о, Господи Боже! я не умею говорить, ибо я еще молод. Но Господь сказал мне: не говори: “я молод”; ибо ко всем, к кому пошлю тебя, пойдешь, и все, что повелю тебе, скажешь (Иер. 1:5-8)[32].
Отсюда уже совершенно очевидно главное, указанное выше назначение ветхозаветного пастыря-пророка – сообщать народу непосредственную волю Божию, что подтверждается как раз эпизодом из книги Исход, описывающим, как совершалась передача израильскому народу Закона. Гром и пламя, извещающие о близости Бога, испугали народ: И сказали Моисею: говори ты с нами, и мы будем слушать, но чтобы не говорил с нами Бог, дабы нам не умереть. И сказал Моисей народу: не бойтесь; Бог [к вам] пришел, чтобы испытать вас и чтобы страх Его был пред лицем вашим, дабы вы не грешили. И стоял [весь] народ вдали, а Моисей вступил во мрак, где Бог (Исх. 20:19-21). Но самое существенное заключается, пожалуй, в том, что в непосредственной тесной связи с этим Божественным избранием на пастырство и необходимостью возвещать волю Божию (посланничеством) обнаруживает себя особое личное качество, отличающее ветхозаветных пастырей от ветхозаветных священников: это жертвенная самозабвенная любовь к народу, к которому они были посылаемы и от которого претерпевали столько страданий, а нередко и смерть. Задолго до апостола Павла, в сердце которого не тесно было Коринфянам (2 Кор. 6:11), уже Моисей чувствовал необходимость носить свой народ на руках как нянька носит ребенка (Чис. 11:12). И хотя груз этот, как он говорил, был тяжел для него, и он даже жаловался на его непомерность Господу, однако после того как израильтяне сотворили себе златого тельца для поклонения ему и Бог решил истребить их с лица земли, Моисей, быть может, впервые в жизни всерьез воспротивился Создателю: и возвратился Моисей к Господу и сказал: о, Господи! Народ сей сделал великий грех: сделал себе золотого бога; прости им грех их, а если нет, то изгладь и меня из книги Твоей, в которую Ты вписал (Исх. 32:31-32). В этом месте нас поражает не только дерзновение Моисея, но и та цена, которой он готов был приобрести спасение народа – собственная вечная гибель. Подобная жертвенная любовь была свойственна и другим ветхозаветным пастырям. Так, пророк Амос, гонимый царем Амасией за свои обличительные пророчества, молил за Израиль, которому угрожали грозные божественные кары: Господи Боже! останови; как устоит Иаков? он очень мал (Ам. 7:5). То же можно сказать и о других пророках, которых весь мир не был достоин (Евр. 11:38).