Однако, погрузившись в политическое и уличное противостояние, власти республики упустили из виду военных. О военном мятеже сегодня утром по мадридскому радио, после сводки погоды, была дана короткая информация следующего содержания: «В некоторых районах протектората (под этим термином в Испании подразумевается Марокко) отмечено повстанческое движение. На полуострове никто, решительно никто к этому сумасшедшему заговору не присоединился. Сил правительства вполне достаточно для его скорого подавления». Однако, иностранный отдел НКГБ СССР полагает, что события развиваются иначе, и налицо серьезный, тщательно спланированный военный мятеж.
– А что Вы скажете, Иероним Петрович? – передал слово Наркому обороны Уборевичу Киров.
– По данным Главного разведывательного управления при Наркомате Обороны, в военном отношении испанская армия стоит на общем европейском уровне невысоко. На материке вооруженные силы Испании насчитывают восемь пехотных дивизий, почти совершенно без современной военной техники и связи, к тому же эти дивизии не отличаются и особенной боевой выучкой. В Марокко у испанцев имеются боеспособные части в полном смысле слова – обученные, обстрелянные и моторизованные, но их еще надо будет перебросить на материк, а это возможно только при активном содействии мятежу флота. Флот Испании составляет два линкора, четыре крейсера, пятнадцать эсминцев и двенадцать подводных лодок, не считая более мелких кораблей. ВВС имеют весьма ограниченные возможности. Во многом успех мятежа зависит от позиции флота – а об этом нам пока ничего не известно. Если флот сохранит верность присяге, то марокканские части останутся в пунктах постоянной дислокации, и мятеж будет подавлен силами правопорядка, как и в 1932 году, примерно за неделю – доложил Уборевич.
– Ну что ж, спасибо и продолжайте держать руку на пульсе событий. Какие будут предложения, товарищи? – спросил Киров.
– Предлагаю не торопиться. Через неделю события или завершатся подавлением мятежа, или у нас будет больше информации на этот счет – предложил Молотов.
– Будут ли другие предложения? – спросил членов политбюро Киров – предложений не поступало. Голосуем… Решение принято единогласно. Товарищи приглашенные, спасибо, вы свободны, а мы перейдем к другим вопросам – завершил тему Киров.
У Политбюро ЦК ВКП(б) были вопросы поважнее – обсуждались очередные поправки партячеек к тексту Советской Конституции, которую партийцы на прошлом съезде обещали советскому народу утвердить до конца 1936 года.
Подготовленный проект новой Конституции был опубликован 12 июня 1936 года. С этого дня началось его обсуждение на собраниях трудящихся на предприятиях. Первые вопросы и замечания уже поступали с мест.
19.07.36 Испания. Деревня
Отец Марии был мэр их деревни и почтенный человек. Ее мать была почтенная женщина и добрая католичка, и ее расстреляли вместе с отцом из-за политических убеждений отца, который был республиканцем. Их расстреляли при ней, и ее отец крикнул: «Viva la Republica!» /Да здравствует Республика/– когда они поставили его к стене деревенской бойни. Ее мать, которую тоже поставили к стенке, крикнула: «Да здравствует мой муж, мэр этой деревни!».
Мария после гибели родителей надеялась, что ее тоже расстреляют, и хотела крикнуть: «Viva la Republica y vivan mis padres!» /Да здравствует Республика и да здравствуют мои родители/– но ее не расстреляли, а стали делать с ней нехорошее.
После расстрела они взяли всех родственников расстрелянных, которые все видели, но остались живы, – и повели вверх по крутому склону на главную площадь селения. Почти все плакали, но были и такие, у которых от того, что им пришлось увидеть, высохли слезы и отнялся язык. Мария тоже не могла плакать. Она ничего не замечала кругом, потому что перед глазами у нее все время стояли отец и мать, такие, как они были перед расстрелом, и слова ее матери: «Да здравствует мой муж, мэр этой деревни!» – звенели у нее в голове, точно крик, который никогда не утихнет. Потому что ее мать не была республиканкой, она не сказала: «Viva la Republica», – она сказала «Viva» только мужу, который лежал у ее ног, уткнувшись лицом в землю.
Но то, что она сказала, она сказала очень громко, почти выкрикнула. И тут они выстрелили в нее, и она упала, и Мария хотела вырваться и побежать к ней, но не могла, потому что они все были связаны. Расстреливали родителей Гражданские гвардейцы, и они еще держали строй, собираясь расстрелять и остальных, но тут фалангисты погнали их на площадь, а Гражданские гвардейцы остались на месте и, опершись на свои винтовки, глядели на тела, лежавшие у стены. Все они, девушки и женщины, были связаны рука с рукой, и их длинной вереницей погнали по улицам вверх на площадь и заставили остановиться перед парикмахерской, которая помещалась на площади против ратуши.
Тут два фалангиста оглядели их, и один сказал: «Вот это дочка мэра», – а другой сказал: «С нее и начнем».
Они перерезали веревку, которой Мария была привязана к своим соседкам, и один из тех двух сказал: «Свяжите остальных опять вместе», – а потом они подхватили ее под руки, втащили в парикмахерскую, силой усадили в парикмахерское кресло, и держали, чтоб она не могла вскочить.
Мария увидела в зеркале свое лицо, и лица тех, которые держали ее, и еще троих сзади, но ни одно из этих лиц не было ей знакомо. В зеркале Мария видела и себя и их, но они видели только ее. И это для нее было, как будто сидишь в кресле зубного врача, и кругом тебя много зубных врачей, и все они сумасшедшие. Себя она едва могла узнать, так горе изменило ее лицо, но она смотрела на себя и поняла, что это она. Но горе Марии было так велико, что она не чувствовала ни страха, ничего другого, только горе.
В то время Мария носила косы, и вот она увидела в зеркале, как первый фалангист взял ее за одну косу и дернул ее так, что она почувствовала боль, несмотря на ее горе, и потом отхватил ее бритвой у самых корней. И она увидела себя в зеркале с одной косой, а на месте другой торчал вихор. Потом он отрезал и другую косу, только не дергая, и бритва задела ей ухо, и Мария увидела кровь.
Он отрезал ей бритвой обе косы у самых корней, и все кругом смеялись, а Мария даже не чувствовала боли от пореза на ухе, и потом он стал перед ней – а другие двое держали ее – и ударил ее косами по лицу и сказал: «Так у нас постригают в красные монахини. Теперь будешь знать, как объединяться с братьями-пролетариями. Невеста красного Христа!»
И он еще и еще раз ударил Марию по лицу косами, ее же косами, а потом засунул их ей в рот вместо кляпа и туго обвязал вокруг шеи, затянув сзади узлом, а те двое, что держали ее, все время смеялись. И все, кто смотрел на это, смеялись тоже. И когда она увидела в зеркале, что они смеются, Мария заплакала в первый раз за все время, потому что после расстрела ее родителей все в ней оледенело и слез у нее не стало.
Потом тот, который заткнул Марии рот, стал стричь ее машинкой сначала от лба к затылку, потом макушку, потом за ушами и всю голову кругом, а те двое держали ее, так что она все видела в зеркале, но не верила своим глазам и плакала и плакала, но не могла отвести глаза от страшного лица с раскрытым ртом, заткнутым отрезанными косами, и головы, которую совсем оголили.
Покончив со своим делом, он взял склянку с йодом с полки парикмахера (парикмахера они тоже убили – за то, что он был членом профсоюза, и он лежал на дороге, и ее приподняли над ним, когда тащили с улицы) и, смочив йодом стеклянную пробку, он смазал Марии ухо там, где был порез, и эта легкая боль дошла до нее сквозь все ее горе и весь ее ужас. Потом он зашел спереди и йодом написал Марии на лбу три буквы СДШ /Союз детей шлюхи – непристойно-искаженное фашистами название молодежной организации «Союз детей народа»/, и выводил он их медленно и старательно, как художник. Мария все это видела в зеркале, но больше уже не плакала, потому что сердце в ней оледенело от мысли об отце и о матери, и все, что делали с ней, уже казалось ей пустяком.