К лицу тридцатитрехлетнего Кан Инхо резко прилила кровь.
14
В общем-то, он знал, что стоит лишь проглотить пилюлю унижения, начинается настоящая жизнь. Однако после встречи с братьями Ли Гансоком и Ли Ганбоком он испытывал непередаваемые смятение и стыд, как в ночном кошмаре, где голышом расхаживаешь посреди многолюдной улицы. И непонятно почему ему вдруг показалось, что от стоящего напротив Ли Ганбока несет чем-то зловонным. Ему мерещился то ли отвратный дух загнанного зверя, то ли затхлый запах ржавчины от затонувшего судна, извлеченного с морских глубин. Стало страшно от предчувствия чего-то варварски грубого, что навалилось на него этим утром, которое вообще-то должно было знаменовать начало новой жизни.
– Что ж, а теперь в класс! Пойдемте!
Он пошел вслед за замом. Внезапно ему припомнилось, что некогда о чем-то подобном полушепотом говорили устроившиеся в частные школы однокашники. Кажется, это пафосно обставляли как «фонд развития школы». В памяти всплыли и слова жены:
– Говорю тебе, я сама все улажу. А тебе главное – добиться места штатного преподавателя.
В курсе ли жена, что «улаживание» предполагает взятку? Шагая по длинному коридору, он спросил у себя, а подходит ли это место для него. Молодой Кан Инхо ответил, что приехать сюда было слишком поспешным решением. Старый Кан Инхо ворчливо возразил, что на съем квартиры в Муджине уже потрачена немалая сумма, а значит, вернуться в Сеул будет не менее позорно, чем вручить «пять маленьких бумажек». Кан Инхо нынешний заявил, что это был единственно возможный выбор. Старик подытожил: так поступают все, чтобы выжить, – раз нет возможности унаследовать императорскую корону и обширные земли…
Неожиданно ему показались слишком громкими его собственные шаги, гулко отдающиеся от стен в коридоре. Ах да! Просто в школе слишком тихо. Точно. Здесь нет звуков.
Ему почудилось, что он погрузился глубоко под воду.
– Они хоть и семиклассники, но знаний ноль. Главное, следите, чтобы не набедокурили, а обучение – дело второстепенное, – процедил сквозь зубы зам перед дверью с табличкой «7 класс».
С самого начала он через раз то тыкал, то выкал, но, судя по всему, это было проявлением не грубости, а скорее невежества и неумения различать речевые стили. Но как можно напутствовать вновь прибывшего учителя словами, что важно не обучать, а следить, чтобы не бедокурили?.. Вообще, события этого утра, начиная со встречи с директором, привели Кан Инхо в замешательство. Перед тем как зайти в класс, он набрал побольше воздуха.
Зам открыл дверь. Ребята не заметили вошедших: собравшись в кружок, они что-то оживленно обсуждали на своем языке. Приглядевшись повнимательней, Кан Инхо увидел, что они обступили одного ученика: тот плакал, уткнувшись головой в парту. Зам потянул за шнур возле доски, и тут же под потолком, словно дискотечная цветомузыка, закрутилась красная лампочка. Дети разом обернулись. Из-за красного освещения казалось, что глаза их налиты кровью. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и Кан Инхо уловил на лицах вздымающуюся волну ненависти. Непроизвольно ему захотелось отступить на шаг.
Зам крупными буквами написал на доске: «Кан Инхо». И снизу подписал: «Классный руководитель, корейский язык». Лица ребят, глядящих на него, ничего не выражали, напоминая застывшие белые маски.
15
– Добрый день! Рад встрече. Меня зовут Кан Инхо, – с расстановкой, на бедном языке жестов заговорил он, как только вышел зам.
В классе он заметил вчерашнюю девочку с чипсами, которая повстречалась ему у школы и так стремительно убежала.
Когда ребята увидели, что он пусть и неумело, но все же пытается говорить с ними жестами, по их каменным лицам будто пробежала волна. Неплохое начало. Мысль о том, что дети – они и в Африке дети, в какой-то степени разрядила его напряжение. Он написал на доске стихотворные строчки:
Жак Превер. «Париж ночью»Затем вытащил из заранее приготовленного спичечного коробка три спички и, зажигая их по одной, зачитал стихотворение на языке жестов. Каждый раз, зажигая спичку, он руками показывал на лица, глаза и губы ребят, отчего их застывшие лица постепенно стали проясняться, как будто отмывали мутное стекло, и на щеках потихоньку заиграл румянец, словно изображение на экране из черно-белого превращалось в цветное. Кажется, эта небольшая поэтическая инсценировка, которую он приготовил на всякий случай, значительно сократила дистанцию между ним и детьми. В нем начала расти уверенность, что он сможет поладить с ребятами, и зловещие предчувствия, навалившиеся на него с утра, стали понемногу отпускать. Он присмотрелся к мальчишке, который только что плакал за партой. Зрачки были чернее ночи. Кан Инхо улыбнулся ему. Но мрак в глазах парнишки не рассеялся. Он вдруг задвигался, словно под гипнозом, и что-то показал на языке жестов. Его движения, сначала медленные, постепенно убыстрялись, мальчик яростно жестикулировал и издавал пронзительные высокие звуки, отдаленно напоминающие взвизгивание. Бледное лицо пошло красными пятнами, выражение отчаяния росло с каждой секундой. Но это единственное, что Кан Инхо смог разобрать со своими скудными познаниями языка жестов. Когда на лице учителя отразилось сожаление, руки паренька замерли в воздухе – видимо, до него дошло, что учитель не понимает его. Промелькнувшая на мгновение в глазах ребенка искорка надежды снова потухла. Мальчишка низко опустил голову, по осунувшемуся лицу стекали ручейки слез, и Кан Инхо, не отдавая себе отчета, приблизился к нему и протянул платок. Мальчик не пошевелился. Тогда Кан Инхо сам промокнул мокрые щеки. Глаза, полные слез, устремились на учителя. Но в них уже не светился отчаянный призыв – осталась лишь черная бездна.
Кан Инхо вернулся к доске и встал спиной к классу. И тут произошло удивительное! Неожиданно он ощутил, как дети позади него перешептываются на языке жестов. Это тоже было своеобразное восприятие звуков. Он написал следующее: «Простите меня. Пока что у меня плохо получается, но даю слово, до наступления зимних каникул я буду свободно общаться с вами на языке жестов!»
Когда он развернулся к ребятам, одна ученица подняла вверх белый лист бумаги. На нем было огромными буквами написано: «Вчера погиб его младший брат». На лице девочки сквозило опасение, правильно ли она поступает. Он не успел что-либо ответить, как другой ученик поднял лист бумаги: «Мы знаем, кто убил его».
16
– Смерть под колесами поезда. Иногда, когда туман особенно густой, такое случается, – пояснил ему в учительской преподаватель Пак.
– Но ведь… ведь ребенок погиб, а в школе слишком уж…
Он хотел сказать «тихо», но умолк на полуслове. Нет, «тихо» не подходит. Он призадумался, как же можно выразить это ощущение: чересчур спокойно? Умиротворенно? А может, жутковато?.. Да, правильно, здесь как-то жутковато. Он внезапно осознал, что именно это определение более всего подходит к интернату «Чаэ».
– Знаете, дети говорят странные вещи. Что погибший вчера ребенок, как бы это сказать… Что это не был несчастный случай, а…
– Вы, помнится, говорили, что это ваш первый опыт в подобном заведении? – прервал его учитель Пак.
Вопрос был задан вроде бы нейтральным тоном, однако во взгляде читалось неприкрытое презрение и одновременно жалость. Стоп, так не пойдет. Он приехал в Муджин только вчера и уж слишком болезненно все воспринимает. Нужно думать в позитивном ключе. «Сила позитива!» – мысленно произнес он любимую приговорку жены. И неожиданно для самого себя изобразил на лице самую что ни на есть дежурную, натянутую улыбку.