Я надеюсь уехать за город в ближайшие дни, так что смогу передохнуть.
Прошу Вас, прочтите моим глупым товарищам там у Вас, что я пишу о Вашем вокальном методе, ведь они правда очень глупые. Даже я поглупела почти как они, просто я была талантливее.
Де Сегуролла[53] ослеп, бедняга. Он все еще в Голливуде.
Я виделась с Романо Романи. Он совсем пропал. Дает уроки и полнедели проводит в Балтиморе, где сейчас живет Роза Понсель. У них была любовь, ну не знаю, в общем сейчас я еду туда, к нему, на четыре дня. Что и как меня не интересует, и пишу я это только Вам, потому что Вам любопытно будет узнать: Понсель больше не поет.
Мне не удалось найти Фредерика Стара. Я познакомилась с сыном Багарози – помните? Давний мой агент. Уверяю Вас, скоро Вы получите от меня хорошие вести.
Представляете, Джонсон сказал, что я должна петь «Баттерфляй» и Дездемону в «Отелло». Упаси Господи!! Я обернулась и сказала: «Простите? Наверное, я ослышалась, потому что предлагать мне «Баттерфляй» просто глупо, при моем-то росте». Но, увы, я все прекрасно расслышала! Лучше заткнуться и вообще ничего никогда не петь, чем петь вот это вот. Ведь правда.
Потом он предложил мне выучить «Фиделио» по-английски – но я не хочу начинать с «Фиделио». И я права. Я надеюсь дебютировать, возможно, «Нормой», то есть тем, на чем я сделаю себе имя. Сделав себе имя, можно петь все что угодно. Но такое средненькое начало меня не устраивает. Скажите мне, права я или нет! Торопиться мне некуда. Отдых пойдет мне на пользу, я очень устала.
Слава Богу, с папой мы живем хорошо, он уже не знает, как выказать мне свою любовь, и вот сделал мне подарок: чудесную спальню. Я прямо как принцесса!
Господь все же помог мне, и теперь, когда мне так необходим покой, он у меня есть, равно как и все удобства. Я не особенно развлекаюсь, мне хочется, насколько это возможно, сохранить силы для торжественного момента. А мой долг – оберегать голос, доставшийся мне от Бога.
Помню, Вы однажды сказали мне: достигнув того, к чему стремишься (и лучше самых высот), ты сможешь задуматься о личной жизни. Моя жизнь на данный момент полностью посвящена строгому распорядку, которого требует пение. Клянусь.
Вы, должно быть, рады, что я так себя ощущаю, правда?
Моя дорогая, я оставлю Вас, потому что мне пора уходить, но я скоро еще напишу Вам. Только прошу Вас, ответьте – я буду так этому рада. Напишите мне все свои новости и поделитесь впечатлениями о том, что я рассказала. И не бойтесь меня задеть.
Я жду от Вас письма как можно скорее и надеюсь, что Вы пребываете в добром здравии и настроении.
Надеюсь, Вы думаете обо мне.
Всегда ВашаМария.1947
Эдди Багарози[54] – по-английски
Среда, 20 августа 1947 г.
Дорогой Эдди!
Сегодня утром, по прошествии двух месяцев, мы наконец получили от тебя письмо. Конечно, «мы» – ведь мы с Луизой уже почти слились воедино. Я была просто счастлива узнать, что ты избавился от всех своих проблем, Эдди, я искренне желаю тебе всего самого наилучшего – я всегда этого желала и всегда буду желать – несмотря на тот факт, что ты никогда этого не понимал.
Я знаю, ты жалуешься, что я не пишу, мой дорогой, и ты наверняка прав, но ты так и не догадался, что на то есть свои причины. Вообще-то, я начала писать тебе длинное прекрасное письмо, со всеми новостями, но по причинам, которые ты поймешь позже, порвала его и решила не писать. Но это вовсе не означает «с глаз долой, из сердца вон»! Я отказываюсь с этим смиряться и прошу тебя никогда этому не верить, даже если все тебе говорят обратное – вот и все, я знаю, ты достаточно умен, чтобы читать между строк.
Что касается моих новостей, то я вижу, ты хорошо осведомлен, поэтому не буду утомлять тебя подробностями. В результате того несчастного случая я пострадала довольно серьезно, не только физически, но и морально. Не знаю, как я нашла в себе достаточно мужества и сил, чтобы спеть все 5 спектаклей[55] – это мне дорогого стоило! Луиза была очень добра ко мне, и я никогда вас обоих не забуду.
Себастьян написал мне сюда, умоляя написать ему и послать расписание моих выступлений в Италии, чтобы он мог договариваться с Grand & Opera Comique. Ты сказал, что я не должна соглашаться, поэтому я ему и не ответила.
Серафин от меня без ума, и я почти уверена, что если он поедет зимой в Англию, то позовёт меня – он дал мне это понять. Здесь Лидуино[56] слушал мой четвертый (лучший) спектакль и хотел поговорить со мной. Я попросила его зайти в отель. Он заглянул ко мне в гримерку и спросил, останусь ли я. Я ответила, что это зависит от того, что он мне предложит и что я выберу. Тогда он сказал Луизе: Ma, al principio non si put fare molto[57], и т. д. (К счастью для него, я этого не слышала, а то все могло бы закончится совсем по-другому!). В общем, мы увиделись на приеме в Кастельвеккьо, и он не спускал с меня глаз, как бы приглашая поговорить с ним. Да пошел он к черту! Боже мой, как мне надело получать гроши за свои выступления. Они хотят ставить «Норму», но у них нет сопрано, и ее некому петь. В общем, хотят ставить – пусть ставят, но они мне за это заплатят, и заплатят хорошо. Второй раз то нелепое представление чуть ли не со сломанной ногой и почти задарма не повторится. Все удивляются, что я не подала на них в суд. Ладно, забыли.
Я благодарю небо за то, что оно послало мне это ангельское создание[58], так что впервые в жизни мне больше никто не нужен. Что касается замужества, я все еще хорошенько обдумаю, обещаю тебе, но ведь дело в том, что своего человека находишь так редко. Ты, хорошо зная меня, мой характер и все остальное, поймешь, что, если я говорю, что счастлива с ним, это значит, что он именно тот, кто мне нужен. Он немного старше меня, намного, честно говоря, – ему 52 года, но он поддерживает форму во всех смыслах, иными словами, он это я, если ты понимаешь, что я имею в виду. Он это я, а я это он. Он прекрасно меня понимает, и я его понимаю тоже. В конце концов, в жизни важны именно счастье и любовь, настоящая, спокойная, серьезная любовь и глубокие чувства – это важнее, чем проклятая карьера, от которой тебе остается одно только имя. И потом в ней есть место и свету, и тьме. Даже Серафин, будучи поначалу без ума от меня, счел мою Джоконду слишком тяжеловесной – уверяю тебя – я, возможно, была бы счастливее, если бы пела партии меццо-сопрано. Мой голос все неизменно считают слишком тяжелым и грубым. Но потом они, конечно же, жалуются, что, кроме меня, драматического сопрано нет, так что, поверь, я правда устала от всего этого оперного мира. Я впервые нашла своего человека. Что ж мне теперь, его бросить и остаться несчастной до конца своих дней? В нем ведь есть все, что я только могу пожелать, и он просто-напросто меня обожает. Это не любовь, а нечто большее. Пожалуйста, напиши мне и скажи, что делать. Ты умный и неэгоистичный, скажи.
Пока что я хочу какое-то время не петь, потому что из-за ноги я ужасно устаю. Я, вероятно, поеду с Луизой в Милан, потому что хочу отвезти ее на нашей машине, может быть, мое присутствие пойдет ей на пользу. В эту субботу у нее день рождения, надо бы ее развлечь. Еще я ненадолго съезжу в Грецию. Баттиста, вероятно, поедет со мной, если не будет слишком занят, а оттуда мы вместе отправимся в Швейцарию. Там есть какая-то невероятная картина, и он хочет мне ее показать. Пожалуйста, не повторяй никому то, что я пишу. Мне не нравится, когда мои личные дела становятся общим достоянием, прошу тебя.
Я рада, что написала это письмо, мне кажется, будто я поговорила с тобой. И мне кажется, что ты ближе, гораздо ближе ко мне. Пожалуйста, не сердись, что я не часто пишу тебе. Просто я такой же плохой корреспондент, как и ты. И еще – не будь со мной эгоистом, не понимай меня неправильно. Мои чувства к тебе не изменились после моего отъезда.
Мне хотелось бы, чтобы ты сразу ответил мне, прямо, и с юмором, и не как агент, а как Эдди, мой друг.