Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски
Флоренция, понедельник, 21 ноября 1948 г.
Дорогой, дорогой, дорогой!
Кажется, я выздоравливаю от этой дурацкой, но злостной простуды, которую я подхватила в Риме, и сегодня могу сказать, что репетиция прошла хорошо, очень хорошо. Даже Серафин говорит, что я вернулась в свое прежнее состояние, и действительно, простудившись, я чувствовала, как что-то, не знаю что, мешает мне делать то, что я хочу! Вот почему я была такая мрачная, нервная и противная! Любовь моя, спасибо тебе за терпение, любовь и нежность ко мне. Не знаю, что бы я делала без моего Баттисты! Вчера, когда я попрощалась с тобой, мне… Я прерываюсь и продолжаю карандашом, потому что в этой ужасной мерзкой ручке кончились чернила. Так вот, вчера, когда я попрощалась с тобой, мне стало очень грустно. Потом мне показалось, что тебя что-то беспокоит – не знаю, что именно, но прошу, скажи мне, правильно ли я угадала. Что-то вчера тебе пришлось не по душе, да? Я хочу, чтобы ты ответил мне – да или нет. Мне неважно, что именно, и не страшно, если ты не хочешь мне рассказывать об этом, я просто хочу знать, правильно ли я тебя поняла?
Дорогой, моя комната преобразилась благодаря твоим цветам – я счастлива, потому что у меня создается впечатление, что ты рядом со мной. Я бы очень попросила тебя сняться и прислать мне хорошую фотографию, чтобы ты всегда был со мной, – и каждый вечер, когда мне будет грустно, я буду долго с ней разговаривать. Она составит мне компанию. Здесь мне хорошо – комната премилая и теплая – и вода просто кипяток, какое счастье! А ты уже включил отопление?
Милый Баттиста, оставляю тебя и прошу быть здоровым и много думать обо мне, ну очень много – и много писать мне. Если бы ты знал, как я бываю счастлива, получая твои письма! Передай от меня привет Джанни и Пиа. Я отправила им телеграмму. Чао, любовь моя, я, как всегда, люблю тебя самой своей огромной любовью – если можно так выразиться!
Всегда твоя, твоя, твоя, Мария.1949
От Эльвиры де Идальго – по-итальянски
Анкара, 3 января 1949 года
Дражайшая Мария,
твоя телеграмма пришла только вечером в воскресенье. Можешь вообразить, как опечалена я была, что не смогла послушать тебя хотя бы по радио. Цитаты из газет, присланные тобою, наполнили радостью мое сердце. Сама видишь, Мария, – я в тебе не ошиблась, и те решения, что ты приняла в последние годы в Афинах[70], ничему хорошему не послужили – разве только отсрочили твой успех, который по-хорошему и должен был состояться в Италии. Я была по-настоящему взволнована, когда читала в газетах о твоем триумфе, особенно в «Норме», которую мы разучивали с такой любовью. Мечта нас обеих – и вот теперь она сбылась. Я, пусть и немного поздновато, желаю тебе в новом, 1949, году новых триумфов и того удовлетворения от работы, которого ты заслуживаешь.
Баттисте – поклоны и самые лучше пожелания, а тебе – пламенный поцелуй. Всегда пиши о своих новостях. Очень хочется, чтобы ты приехала сюда дать два концерта, а еще два – в Стамбуле.
Эльвира де Идальго.
Джованни Баттиста Менегини – по-итальянски
Пятница, 28 января 1949
Мой дорогой,
пишу тебе несколько слов отсюда, из Палермо, где я так мучаюсь. Во-первых, потому что это далеко. Во-вторых, я не знаю, как мне удастся работать над «Парсифалем»[71]. И наконец, как здесь работают – это просто катастрофа. Вчера была генеральная репетиция. Мне не объяснить тебе в двух словах, во что я влипла. Ничего не было готово. На сцене не меньше трех десятков рабочих (зачем – не могу тебе сказать, потому что они ничего не делали, просто стояли и смотрели!). У меня не было шишака[72], ни щит не готов, ни копье. Оркестр строил гримасы, маэстро много говорил и ничего не делал. Бас Нери не выучил роль! В общем, сегодняшний спектакль я надолго запомню! Представь, я, привыкшая к работе чистой и совершенной, заехала в такую даль, чтобы так влипнуть! Единственное, что со мной хорошо обращаются, ну прямо как с богиней! Все, что бы я ни делала, замечательно.
Дорогой Баттиста, на что он мне сдался, этот Палермо? Это пустая трата времени и очень тягостно. Одно утешение, что во вторник все кончится, и я смогу уехать восвояси. Тебе лучше не приезжать сюда. Это ни к чему. И, подумать только, мне говорили, что я застану здесь весну. Здесь очень-очень холодно, воздух такой сухой, и ветер дует прямиком из ада, если в аду бывает ветер.
Других новостей у меня нет, только с утра болит голова, я просто больше не могу. Будем надеяться, что к вечеру пройдет… Я прервала письмо, потому что кончились чернила, и, пользуясь случаем, вышла прогуляться и выпить двойной кофе, может быть, головная боль скорее пройдет. К счастью, погода хорошая, но не жарко… Снова перерыв в письме. Мне позвонили из театра, чтобы напомнить, что спектакль начинается без четверти десять! Представляешь? Я очень смеялась. Похоже, что здесь люди забывают о спектаклях, и им требуется напоминать. Короче!!!
Я прощаюсь с тобой, дорогой, напишу завтра, чтобы рассказать о спектакле и просто поздороваться. Скажу тебе правду, я немного устала. Не в вокальном плане, но в физическом. Как бы мне не помешал хороший отдых, на своем месте!
Баттиста, чао, скоро увидимся, ешь, спи и думай обо мне. Пиши, когда будет минутка, я всегда счастлива получить от тебя письмо.
Твоя Мария.Джованни Баттисте Менегини – по-итальянски
Палермо, воскресенье 30 января 1949
Любовь моя,
твой сегодняшний телефонный звонок стал для меня сюрпризом. Я и мечтать о нем не могла. Должна тебе сказать, что даже захоти я тебя забыть или рассердиться на тебя, мне бы это не удалось, потому что ты такой нежный и внимательный и хорошо знаешь мою слабость и благодарность за этот дар, который для меня – жизнь и счастье.
Дорогой, я написала тебе коротенькое письмо в день приезда, поделившись моими ужасными приключениями, но дальше было еще хуже. Представь себе, газеты пишут о Маньони[73], как будто это она героиня, а я статистка второго плана, более того, одна газета написала: «Мария Каллас в роди Брунгильды пела красочно, голос ее красив и приятного тембра, но ей так и не удалось стать варварской Валькирией». Какие глупцы! Сам понимаешь, как мне здесь весело! Если бы только я могла улететь первым самолетом. Сегодня здесь великолепная погода. Ах, да, чуть не забыла. Та же газета пишет: «Джулио Нери (Вотан) идеально музыкален». Я не смогу и не сумею пересчитать, сколько глупостей он наляпал и сколько взял фальшивых нот. Без преувеличения, будь опера лучше известна, его, не колеблясь, выставили бы за дверь. Я клянусь и еще раз клянусь, никогда больше ноги моей не будет в Южной Италии. Похоже, я слишком музыкальна и изысканна, чтобы меня здесь оценили. Они, наверное, хотят, чтобы мы вцепились друг другу в волосы на сцене! Я решительно возмущена и вымотана до предела.
Других новостей у меня нет, разве что повторю то, что сказала по телефону: я не знаю, как мне удастся за такое короткое время подготовить «Парсифаля», когда предстоит еще петь эти ужасные спектакли в Неаполе[74]! Это скверный и тяжелый для меня период!
Дорогой, я прощаюсь с тобой и повторяю все, что ты и так хорошо знаешь. Когда приедешь в Рим, пошли мне письмо. Как ты поживаешь, что делаешь, ешь ли, видишься ли с друзьями Пиа и Джанни? Думаешь ли хоть немного обо мне и скоро ли приедешь?
Вся, вся, вся твоя Мария.[75]
От Эльвиры де Идальго – по-итальянски
Анкара, 15 марта 1949
Дорогая Мария,
прежде всего я должна тебе сказать, как была тронута, когда услышала тебя по радио Турина и назавтра по радио Рима в «Парсифале». Браво, Мария! Как видишь, я была права, когда говорила, чтобы ты никого не слушала, потому что с моей методикой ты сможешь однажды спеть практически любую оперу, в то время как все недоумевали, почему я заставляла петь драматическое сопрано в 16 лет «Золушку» и задавала тебе гаммы как лирическому сопрано: вот почему сегодня все удивлены и восхищены, что ты можешь петь в «Пуританах» и «Парсифале». Я очень горжусь тобой. Здесь все мои ученики без ума от тебя и просят твою фотографию. Назавтра после «Парсифаля» я послала тебе в Рим телеграмму, но мне сообщили, что она не может быть доставлена, так как ты уехала, не оставив адреса. Мне очень жаль, ведь ты могла бы погрешить на равнодушие или забвение с моей стороны, тогда как я столько о тебе думаю и не устаю говорить.