Мой голос зазвучал глухо и твердо:
– Думать, что я изнасиловал Грейс Шеперд, – это все равно что утверждать, что я способен изнасиловать свою собственную дочь!
Грэнтэм и глазом не моргнул.
– И все же отцы регулярно насилуют собственных дочерей, мистер Чейз.
Я знал, что он прав.
– Это не то, как выглядит со стороны, – сказал я. – Она разозлилась на меня.
– За что? – спросил Грэнтэм.
– За то, что я бросил ее. Она довольно недвусмысленно на это намекнула.
– Что еще?
– Еще сказала, что у нее полным-полно дружков. Хотела, чтобы я это знал. Хотела, чтобы мне тоже стало обидно, по-моему.
– Вы хотите сказать, что она ведет беспорядочную половую жизнь? – спросил Грэнтэм.
– Ничего такого я не хочу сказать! Откуда мне вообще знать нечто подобное?
– Она же сама вам сказала.
– А еще она меня поцеловала. Ей было обидно. Вот и решила меня поддеть. Я был ей родным человеком и бросил ее, когда ей было всего пятнадцать.
– Она ведь вам не дочь, мистер Чейз.
– Это неважно.
Грэнтэм посмотрел на Робин, а потом опять на меня. Хлопнул в ладоши.
– Ладно. Продолжим.
– На ней были белый купальник и темные очки. Больше ничего. Она была мокрая, прямо из реки. Когда она кинулась прочь, то побежала к югу вдоль берега. Там всегда была натоптанная тропинка. Она ведет к дому Долфа, до него около мили.
– Это вы избили мисс Шеперд?
– Нет.
Грэнтэм поджал губы:
– Хорошо, мистер Чейз. Пока хватит. Потом еще поговорим.
– Я подозреваемый? – спросил я.
– Я редко огульно рассуждаю о таких вещах на столь ранних этапах расследования… Однако детектив Александер утверждает, причем довольно настойчиво, что вы на такое не способны. – Он на секунду примолк, посмотрел на Робин, и я заметил шелушинки высохшей кожи у него на очках. – Естественно, я вынужден принять во внимание тот факт, что вас с детективом Александер тоже связывают какого-то рода личные отношения. Это несколько все усложняет. У нас будет куда лучшее представление обо всем этом, как только мы побеседуем с самой потерпевшей… – он быстро поправился, – с Грейс.
– Когда это будет? – спросил я.
– Пока ждем разрешения врача. – Тут у Грэнтэма зачирикал мобильник, и он посмотрел на высветившийся номер. – Мне нужно ответить.
Поднеся телефон к уху, детектив отошел в сторонку. Робин придвинулась ближе ко мне, и все же я поймал себя на том, что мне трудно посмотреть на нее. У нее было словно два лица: то, которое я видел над собой в неверном свете ее спальни, и то, что наблюдал совсем недавно, – лицо копа.
– Зря я тебя проверяла, – произнесла она.
– Зря.
– Прошу прощения.
Робин встала прямо передо мной, и такого мягкого выражения у нее на лице я еще не видел с самого момента своего возвращения.
– Все очень непросто, Адам. Все эти пять лет в моей жизни не было ничего, кроме работы. Я подхожу к ней серьезно. Я хороша в ней, но сама она далеко не всегда настолько уж хороша. Отнюдь не все время.
– Что ты имеешь в виду?
– Отрываешься от нормальных людей… Видишь вокруг только темную сторону… – Она пожала плечами, немного поразмыслила, как лучше пояснить свою мысль. – Даже самые честные люди регулярно врут копам. Со временем к этому привыкаешь. А потом уже начинаешь ожидать этого. – Робин явно боролась сама с собой. – Я знаю, это неправильно. И мне это не нравится, но я уж такая, какая есть. Это то, чем я стала после того, как ты уехал.
– Ты никогда не сомневалась во мне, Робин, даже в самые худшие времена.
Она потянулась к моей руке. Я не стал ее отдергивать.
– Она была такая невинная душа, – произнес я. Про Грейс.
– Она справится, Адам. Люди и не с таким справлялись.
Но я уже мотал головой.
– Я не имею в виду то, что произошло сегодня! Я говорю про то, когда я уехал. Когда она была ребенком. От нее словно свет какой-то исходил. Это то, что обычно любил повторять Долф.
– И что же?
– Он говорит, что большинство людей живут между светом и тьмой. Это то, как обычно устроен мир. Но некоторые несут свет прямо в себе. Грейс – как раз из таких.
– Она уже не тот ребенок, какого ты помнишь, Адам. Причем уже давно.
Что-то такое было в голосе Робин…
– Это ты о чем? – спросил я.
– Примерно с полгода назад дорожный патрульный полиции штата перехватил ее, когда она гнала сто двадцать[14] по автостраде в два часа ночи на угнанном мотоцикле. На ней даже не было шлема.
– Пьяная? – спросил я.
– Нет.
– Ей предъявили обвинение?
– Только не за угон мотоцикла.
– А почему?
– Это был мотоцикл Дэнни Фэйта. Полагаю, он не знал, что это она его взяла. Заявил об угоне, но не стал писать на нее заявление. Ее задержали, но окружной прокурор закрыл дело. Долф нанял адвоката, чтобы уладить дело по обвинению в превышении скорости. У нее отобрали права.
Я сразу представил себе тот мотик – здоровенный «Кавасаки», который был у Дэнни чуть не целую вечность. Грейс выглядела бы на нем совсем крошечной, но я сумел представить и ее на нем тоже: скорость, бешеный визг мотора и светлые волосы, вытянувшиеся в струнку у нее за спиной. Примерно так, как она выглядела в тот раз, когда впервые прокатилась на лошади отца.
Не ведая страха.
– Ты не знаешь ее, – сказал я.
– Сто двадцать миль в час, Адам! В два часа ночи. Без шлема. Тот патрульный только через пять миль ее догнал.
Я представил себе Грейс сейчас, всю покалеченную в одной из этих стерильных палат у меня за спиной. Потер глаза.
– И что я должен чувствовать, Робин? Ты-то уже и раньше это видела.
– Злость. Пустоту. Не знаю.
– Как это ты можешь не знать?
Она пожала плечами:
– Это никогда не был кто-то, кого я люблю.
– А Грейс?
Ее глаза были непроницаемы.
– Я уже довольно давно не общалась с ней, Адам. Я теперь ее практически не знаю.
Я сохранил молчание, размышляя о тех словах Грейс на мостках.
«Кто еще заботился обо мне?»
– Ты вообще в порядке? – спросила Робин.
Я был далеко не в порядке, даже близко не в порядке.
– Если я найду того, кто это с ней сделал, то просто убью. – Я нацелился на нее взглядом. – Забью эту сволочь до смерти.
Робин огляделась по сторонам – нет ли кого поблизости.
– Не говори такого, Адам. Только не здесь. Никогда такого не говори.
* * *
Грэнтэм успел закончить свои телефонные переговоры и поджидал нас у входа. Вошли вместе. Долф с моим отцом как раз беседовали с дежурным врачом. Грэнтэм бесцеремонно перебил их:
– Так к ней уже можно?
Врач – молодой, серьезного вида мужчина с очками в черной оправе на тонком носу – казался совсем маленьким и преждевременно согнувшимся; он так прижимал к груди планшет с зажимом, словно тот мог защитить его от окружающего его мира, полного травм и ранений. Но его голос звучал на удивление твердо:
– Физически ее состояние не вызывает опасений. Но я не знаю, получите ли вы хоть какую-то реакцию на свои вопросы. После поступления сюда она практически не произнесла ни слова, если не считать одного раза в самом начале. Она спрашивала какого-то Адама.
Все как один повернулись ко мне: мой отец, Долф, Робин и детектив Грэнтэм. Наконец и врач на меня посмотрел.
– Так это вы Адам? – спросил он. Я кивнул, и рот моего отца беззвучно открылся. Вид у врача был неуверенный. – Может, если вы попробуете поговорить с ней…
– Нам нужно пообщаться с нею первыми, – перебил его Грэнтэм.
– Ну хорошо, – произнес врач. – Но мне тоже необходимо при этом присутствовать.
– Нет проблем.
Врач повел нас по длинному коридору с больничными каталками вдоль стены. Мы свернули за угол, и он остановился перед блеклой деревянной дверью с небольшим окошком в ней. Я мельком углядел сквозь него Грейс под тонким одеялом.
– Остальные пусть подождут здесь, – распорядился врач, придерживая дверь для детективов.
Прохладный воздух обдал мне лицо, и они оказались внутри. Долф с моим отцом приникли к окошку, а я принялся бесцельно кружить по коридору, размышляя о последних сказанных мне словах Грейс. Через пять минут дверь отворилась. Врач посмотрел на меня.
– Она просит вас, – сказал он.
Я устремился было к двери, но Грэнтэм остановил меня, упершись мне рукой в грудь.