Но длились такие моменты единения обычно недолго. Ребята разбегались по своим делам, нередко – продолжать в другом месте, подальше от бдительного Чарли. Леру с собой не звали. Не сказать, что ее это сильно расстраивало – в подруги она никому тут не набивалась, но какое-то досадное ощущение отчужденности, противно посмеиваясь, толкало в бок. Словно ей негласно указывали на ее место, и она не была уверена, что когда-нибудь сможет чувствовать себя здесь так же легко и органично, как было дома. Англия приветливо улыбалась ей, называла “любимой”, не вкладывая, однако, в это слово никакого тепла, и незаметно подталкивала к выходу, как гостя, которому не особо-то и рады.
Пару раз она подумывала устроиться в “Треску” на работу, понимая, что, скорее всего, ей светит только место помощницы на кухне или официантки. А на что еще рассчитывать? До менеджера ей здесь точно не дорасти. Специфики местного рынка она не знает – страшно. Да и у Чарли тут все было схвачено. Старшим барменом в “Треске” работала его младшая дочь, а управляющим – муж старшей. Семейный бизнес и английский консерватизм против ее опыта. Вот это действительно было обидно
Налив себе кофе, Лера не стала больше отвлекать уборщика и пошла на улицу. Солнце там совсем пригрело, и нежиться в его лучах было немного приятнее, чем сидеть в прохладном зале, пахнущем мыльными мокрыми досками.
Вода потихоньку подбиралась к высокой стене, оберегающей набережную от прилива. Чайки лениво носились над бухтой, разрезая небо острыми крыльями и протяжными криками. На волнах покачивались сонные лодки. Какой-то мальчишка бросал палку шотландской овчарке, и та носилась по пляжу, с азартом взбивая лапами мокрый песок. Ничего нового. День сурка, но такой прекрасный и беззаботный. А ведь можно прожить всю жизнь вот так, просто любуясь морем. И чего еще надо?
Приливная волна радостно ухнула о стену. Лера улыбнулась и слизнула с губ коричную пенку, поражаясь, как быстро вода отгоняет грустные мысли. Но тут за спиной послышалась какая-то суета. Это заставило ее обернуться и отвлечься от умиротворяющей картины.
Женщина лет шестидесяти, одетая в лучших традициях самых отвязных секонд-хэндов, пыталась пробраться к столику через расставленные в беспорядке стулья. На плече она тащила огромную сумку, держа в одной руке маленький складной шезлонг, в другой – увесистый деревянный планшет. Перемещение явно давалось ей непросто. Женщина выглядела изрядно утомленной своей ношей, но при этом лицо ее вопреки всему сияло детским восторгом.
Неловко обернувшись в поисках подходящего места для отдыха, она все-таки зацепила сумкой один из стульев и с грохотом повалила его. И тут же еще громче заохала сама, щедро осыпая невидимых собеседников самыми искренними извинениями в чисто английском стиле.
Леру это умилило. Она подскочила с места и, добродушно улыбаясь, помогла гостье разобраться со своей поклажей и с несчастным стулом. Не переставая извиняться и благодарить, женщина наконец уселась, разложив вещи вокруг себя, и счастливо выдохнула:
– Стаканчик хорошего джина с тоником – вот, что мне сейчас действительно необходимо. Но боюсь, время не совсем подходящее, – она придирчиво посмотрела на небо, придерживая рукой широкополую лиловую шляпу, и поморщилась то ли от яркого солнца, а то ли от досады, что оно еще слишком высоко.
– Да кого волнует распорядок! Вы же на каникулах, не так ли? – засмеялась Лера, с интересом разглядывая гостью.
– Откуда ты, милая? – женщина вдруг резко забыла о своих алкогольных планах и хищно уставилась на Леру, словно коллекционер, перед которым вдруг выпорхнула редкая бабочка.
– Из России, – устало выдохнула та, уже предвкушая разговор по известному сценарию.
Женщина открыла было рот, чтобы задать следующий вопрос, но вдруг хитро улыбнулась, словно ей удалось прочитать мысли девушки. А затем тихо пропела на русском языке:
– Там чьюдеса, там лещий бродит, русалка на ветвьях сидит…
Лера вытаращила на нее глаза. Услышать возле местного паба цитату из “Руслана и Людмилы” и в принципе русскую речь, пусть даже с акцентом, было равносильно тому, чтобы где-нибудь в Бирюлево пройти мимо гопников, цитирующих Шекспира в оригинале.
– Будем знакомы, Миранда Лаверн, – женщина протянула Лере руку, увешанную кольцами и браслетами из натуральных камней.
– Валерия, – улыбнулась Лера. – Откуда вы знаете Пушкина в оригинале, если не секрет?
– О, это очень интересная история! Мой нынешний бойфренд – поляк, а его бывшая жена – русская дама. Мы все дружим. У Виктора прекрасная дочь и маленькие, совершенно чудесные внуки. Как-то я увлеклась сказочными сюжетами – писала по ним серию картин, готовила выставку. И Виктор, чтобы расширить мой кругозор, выкрал у внуков книжку про… как его… Льюкоморье. Ну чего не сделаешь ради вдохновения! Книжку мы, кстати, вернули. Но какие там были дивные иллюстрации! Мне стало интересно, о чем эти истории. Мы нашли английский перевод, но я хотела знать, как это звучит по-русски. О Боже мой! Какой красивый язык у вас, Лерачка. Как музыка.
Лера вздрогнула, словно кто-то с нежностью пощекотал ей самое сердце. Она уже приняла тот факт, что для англичан ее короткое имя звучало непривычно, поэтому она представлялась здесь полным, позволяя называть себя на европейский манер – Валери. Хотя, если говорить начистоту, такая форма ее порядком бесила, словно это имя принадлежало не ей, а какой-нибудь манерной пожилой француженке. Миранда же превзошла всех знакомых британцев. Пожалуй, Лерочкой ее никто не называл последние лет десять, с тех пор, как не стало мамы…
А Миранда тем временем все не переставала восхищаться творчеством солнца русской поэзии:
– И какие красивые сказки! Русалки на деревьях… Надо же, как невероятно! Наши-то морские девчонки даже не знают, что можно так увлекательно проводить время. Правда и деревьев подходящих вдоль побережья тоже не растет, – она звонко засмеялась, запрокинув голову так, что шляпа все-таки свалилась, выпустив на свободу кудри еще более яркого лилового оттенка.
Разговор сам собой потек в другое русло. Лера была рада, что не пришлось в двухсотый раз отвечать на одни и те же вопросы про русскую зиму, водку и балалайку. Ей всегда казалось, что об этом ее спрашивают исключительно по сценарию пресловутых small-talk, и интерес к ее иммигрантской персоне больше наигран. Ее порядком раздражала нарочитая эмоциональность англичан. Когда в Москве она только-только закрутила роман с Джеком, это казалось милой чертой. Но здесь же все, практически все разговаривали, как в плохом театре. Натянутые улыбки, охи, ахи, my darling… Пять минут восторженной беседы ни о чем, а потом – все, “пока, было очень приятно, увидимся снова…” За всем этим радушием, по сути, сквозила пустота. Внимание местных окружало ее спонтанно и шумно, как развеселый табор цыган. А потом все исчезало, а она снова оставалась одна, с опустевшим кошельком веры в добрые намерения человечества.
С воодушевленной художницей, однако, неизбитые темы сыпались одна за другой, и Лера чувствовала, что в этот раз разговор складывается с совершенно другим, очень приятным ей настроением.
– Пожалуй, сегодня я уже достаточно поработала, – оправдывалась Миранда, все же решившись заказать себе столь желанный стаканчик джина, – писала рассветный берег. Встала в такую рань! Думаю, я заслужила порцию успокоительного. Днем посплю, а вечером планирую еще за интересным светом поохотиться.
Выяснилось, что в Стэйфсе у Миранды свой коттедж, куда она обычно приезжает пару-тройку раз в год писать морские пейзажи. В остальное же время сдает его только близким друзьям.