Стоило ему перешагнуть порог дворцовых темниц, как тишина опустилась на мрачные залы. Люди, вопреки темноте, узнали о его присутствии и тут же смолкли.
Будь он только сыном отца, он бы купался в их страхе, однако, будучи также сыном матери, Насир испытал отвращение.
Зайдя в камеру мальчика, Насир стиснул зубы от зловония, порождённого гнилью и фекалиями.
– Поднимайся.
Юный деменхурец бросил взгляд на плеть в руке Насира и встал, стараясь удержаться на нетвёрдых ногах. Он пробыл здесь всего полмесяца, но кости уже торчали; волосы и кожа потускнели. В глухой тишине мальчик шёл вперёд, громко шаркая ногами по каменному полу. Насир накинул на его плечи пыльный плащ.
– Баба? – спросил мальчик.
– Вы увидитесь, – тихо пообещал Насир.
В непроглядной темноте худые плечи ребёнка расслабились – он довольствовался простой возможностью увидеть отца.
Страж у двери сначала взглянул на плащ мальчика, а затем осмелился посмотреть на Насира. Тот сразу остановился, не поворачивая головы.
– Что-то не так? – спросил принц, глядя вперёд. Слова его прозвучали проклятием.
– Н-нет, мой повелитель, – промямлил в ответ стражник.
Насир глянул на мужчину, и тот поспешно опустил голову. Чуть погодя, убедившись в поселившемся страхе, принц крепче сжал плеть и подтолкнул мальчика к каменной лестнице.
Насир боролся с желанием поторопить ребёнка, чья ладонь слишком медленно скользила по перилам из оникса. Наверху он снял с мальчика плащ, сунул его за шкаф. Маленькая грудь ребёнка резко поднялась от глубокого вдоха, и в ту же секунду дверь в покои султана открылась.
Султан устроился на низком чёрном восточном диване, который занимал половину комнаты. Сидел он босиком, скрестив ноги; сандалии стояли на расстоянии волоса от богато украшенного пелузийского ковра. На полу султан выглядел менее царственно.
Перед ним на коленях стоял писец.
В руках Гамек держал чёрные свитки.
Свитки с новыми сведениями о погибших жителях Аравии приносили ему каждую неделю. В большинстве случаев в них перечислялись люди, скончавшиеся в пещерах Лейла во время обвалов, от побоев или, что ещё хуже, – от воздействия невидимых паров. Ядовитые газы блокировали лёгкие, удушая жертв насмерть.
До нынешнего дня свитки покоились в корзине рядом с троном, будоража кровь в жилах Насира. Но теперь он так и замер на месте, став свидетелем невозможного зрелища.
Султан постучал пальцем по свитку.
– Пусть соберут ядовитый дым.
– Мой Султан? Какой дым? – запинаясь, пробормотал писец, не отрывая руки от папируса. Чернила капали с его тростникового пера.
– Пары. Пары, которые душат людей, – задумчиво ответил султан.
Писец судорожно кивнул.
– Соберите, воспроизведите, а затем доставьте мне.
«О. Вот это уже больше похоже на отца».
– Не думаю, что кому-то известно, как это сделать, мой Султан, – прошептал писец.
Отвращение исказило лицо Гамека.
– Мне ли не знать, что все вы безмозглые. Пусть Удэй отведёт пелузианцев в пещеры и даст им всё необходимое. Поторопитесь.
Насир усомнился, что проживающая в Крепости Султана делегация пелузианцев оценит приказ.
– А теперь убирайся.
Писец, бормоча своё почтение, поспешил из комнаты, шурша таубом.
– Дым, – повторил Насир, как только в комнате стало пусто. Сначала он думал спросить о планах, но гордость взяла верх.
– Разожги огонь, – велел Гамек.
Когда сын не двинулся с места, султан одарил его пристальным взглядом. Насир желал ответов, но понимал, что маленький мальчик представляет угрозу.
Спустя долгую паузу Насир оставил дрожащего ребёнка у двери и разжёг огонь.
«Трус. Трус! Дурак».
Для огня в полуденную жару существовала лишь одна причина – магия. И чем больше Насир в ней упражнялся, тем опаснее она становилась. Редко выдавались дни, когда султан не повелевал Насиру помочь с волшебством. Возможно, магия, некогда освещавшая королевские минареты, действительно была чистой и доброй, но эта аномалия к добру не имела никакого отношения. Это колдовство превратилось в настоящий ад.
И Насир не ведал, откуда оно взялось.
Пальцы султана играли со старинным медальоном на груди. Насиру однажды удалось прикоснуться к украшению, и то, что он увидел, поразило его чувства. Разум в мгновение ока охватила тьма. В то время, пока пальцы гладили надписи на древнем языке, в ушах отдавались шёпот и полубезумные крики. То была тьма, порождённая болью; тьма, которая не имела конца.
Тьма, которая порождала отчаяние даже в себе самой.
Медальон был особенным, и тот факт, что он всегда находился при султане, придавал ему ещё большую уникальность. Если Гамек видел ту же тьму, что и Насир, то он, в отличие от сына, всячески её приветствовал.
Огонь ожил, и султан поднялся с места. Насир, ощущая струящийся по спине пот, потянулся за кочергой. Хотя принц мог продолжать и сам, он всё-таки передал главенство султану.
Кочерга. Горящая плоть. Крик.
Насир зажмурился. Вздохнул тяжело. Ему не хотелось проявлять слабость, и стыд не заставил себя долго ждать.
– Ты всё ещё слаб, – прошептал султан, разжигая огонь.
Насир подавил ярость, которая дрожью обвила кончики пальцев.
– Я устал, мой Султан.
«Однако наступит время, когда я буду полон сил».
– Хм, – рассеянно протянул Гамек, как будто слышал невысказанные слова сына. – Настанет день, и ты увидишь изъян в своих поступках. Проклятие в своём сострадании. Тогда ты поймёшь, чего я хотел для тебя с самого начала.
Вот только отец не этого хотел. В былые времена султан тоже ценил сострадание. Насир, казалось, помнил улыбку отца и залитый светом дворец. Он старался сохранить эти воспоминания, но с каждым днём они меркли и меркли. Разве не это пытался понять историк Овайс?
Мальчик, присев на корточки, осторожно потянулся за виноградом в чаше султана. Насир терпеливо дождался, пока ребёнок проглотит украденный приз, после чего передал Гамеку кожаный мешочек.
И отступил. Чем дальше он будет держаться от гнусного волшебства, тем лучше.
Гамек, раскрыв мешочек, бросил в огонь кусочек папируса, поверхность которого изобиловала чёрными как кровь словами.
Dum sihr.
Магия крови, запрещённая Сёстрами и караемая смертью. Ценой собственной крови человек мог практиковать любую магию на свой выбор. Без этого люди бы ограничивались лишь дарованными при рождении способностями. Но Гамек был султаном и мог делать всё, что хотел. Единственное, чего не понимал Насир, так это возможность появления магии в лишённой волшебства Аравии.
Он знал о причастности Серебряной Ведьмы – женщины, которая с завидной частотой посещала дворец, будто сама была султаншей. Она дала Гамеку пропитанные кровью кусочки папируса. И кровь та каким-то образом связывала владельца и взывающего.
Пламя затрещало, поднялось, потускнело до цвета пелузианских баклажанов. Комната залилась краской и жаром, а затем из пламени поднялась фигура с бледным лицом, тёмными глазами и длинной бородой. Этот живой и здоровый мужчина в тот самый момент находился в Деменхуре.
Хайтам, визирь халифа Деменхура.
Rimaal[17]. Деменхурцы всегда пугали Насира своим призрачным видом. Бледные, неземные, необычайно красивые. Как и Альтаир, они выглядели настолько светлыми, что создавалось впечатление, будто в жилах их течёт снег, а не кровь.
– Где он? – прохрипел Хайтам, невольный предатель своего халифа.
– Здесь, – отозвался Насир.
– Баба! – захныкал мальчик, когда Насир подвёл его ближе.
От сдавленного крика Хайтама мальчик всхлипнул, и Насир крепче сжал его плечи.
– Отдай его, умоляю! – попросил визирь. Жалостливо попросил.
– Попрошайничество здесь не к месту, – отрезал Насир.
Султан вышел вперёд.
Люди боялись Хайтама. Сила его была единственной причиной, по которой халиф Деменхура всё ещё жил. Тем не менее, даже за целый халифат от дворца, страх Хайтама был очевидным. В застывшем теле и крепко сжатой челюсти Насир разглядел испуг.