Еще дальше от входа расположен камин; около него, со стороны, ближней к дверям, стоят удобное кожаное кресло и ведерко для угля. На каминной полке – часы. Между рабочим местом хозяина и камином есть еще журнальный столик.
По другую сторону от центрального входа, слева от посетителя, тумба с неглубокими ящиками, на ней телефон и телефонный справочник. Соседний угол и большая часть боковой стены заняты роялем, обращенным задней частью к дверям; перед ним стоит скамья во всю длину клавиатуры. На крышке рояля красуется блюдо с горой фруктов и сладостей, в основном шоколадок.
Середина комнаты свободна. Кроме скамьи у рояля, кресла и двух стульев у стола с фонографом, здесь имеется еще один стул, у камина. На стенах висят гравюры – Пиранези и портреты меццо-тинто. Картин нет.
За столом сидит Пикеринг; он кладет на него карточки и камертон, которыми только что пользовался. Хиггинс над ним, закрывает два-три выдвинутых картотечных ящика. В утреннем свете обнаруживается, что это крепкий, живой, довольно привлекательный мужчина лет сорока; на нем профессионального вида черный сюртук, белый полотняный воротничок и черный шелковый галстук. Он производит впечатление энергичного ученого, который питает искренний и даже страстный интерес ко всему, что может служить предметом научного исследования, и полностью равнодушен к себе и окружающим, включая их чувства. По сути говоря, если не учитывать его годы и физические размеры, это типичный импульсивный ребенок, громко и азартно объявляющий о том, что привлекает его внимание, и требующий от посторонних немалых усилий по ограждению его от случайных неприятностей. Его поведение меняется от добродушно-ироничного, когда он в хорошем расположении духа, до вспышек брюзгливого раздражения, когда что-нибудь идет не так; однако он столь прямодушен и беззлобен, что не вызывает отталкивания даже в те минуты, когда способность рассуждать здраво вовсе его покидает.
Хиггинс (задвигая последний ящик). Ну вот, кажется, все показал.
Пикеринг. Потрясающе! Я и половины пока не переварил.
Хиггинс. Может, пройдемся еще разок?
Пикеринг (поднимается, подходит к камину и становится спиной к нему). Нет-нет, благодарю вас – не теперь. На сегодняшнее утро довольно.
Хиггинс (следует за ним и останавливается по его левую руку). Устали слушать звуки?
Пикеринг. Да. Это огромное напряжение. Раньше я гордился тем, что могу произнести двадцать четыре различных гласных звука, но куда мне до ваших ста тридцати! Многие из них для меня неразличимы.
Хиггинс (посмеиваясь, направляется к роялю, чтобы взять сладкого). Это вопрос практики. Поначалу разницы не слышно, но потом обнаруживаешь, что они такие же разные, как А и Б.
В дверь заглядывает Миссис Пирс, экономка Хиггинса.
В чем дело?
Миссис Пирс (помедлив, явно весьма озадаченная). К вам молодая женщина, сэр.
Хиггинс. Женщина! Что ей нужно?
Миссис Пирс. Она говорит, вы очень обрадуетесь, когда узнаете, зачем она здесь, сэр. Но она из простых. Совсем из простых. Я бы ее не пустила, но подумала, вдруг вы пригласили ее, чтобы поговорить в ваши машинки. Надеюсь, я правильно поступила – к вам ведь иногда такие странные люди ходят, уж извините меня, сэр…
Хиггинс. Все в порядке, миссис Пирс. У нее интересный выговор?
Миссис Пирс. Ужасный, сэр. Как это может нравиться, я прямо в толк не возьму.
Хиггинс (Пикерингу). Давайте посмотрим. Зовите ее сюда, миссис Пирс. (Бросается к столу и берет новый валик для фонографа.)
Миссис Пирс (с сомнением). Что ж, сэр. Дело ваше. (Уходит.)
Хиггинс. Надо же, как повезло. Увидите, как я делаю записи. Она будет говорить, я зарисую это знаками по системе Белла, потом латиницей по другой системе, а потом запишем ее на фонограф, и сможете слушать сколько хотите, с блокнотом перед глазами.
Миссис Пирс (возвращается). Вот эта женщина, сэр.
Входит Цветочница в парадном одеянии. На ней шляпка с тремя страусовыми перьями – оранжевым, небесно-голубым и красным. Передник практически чист, потрепанное пальтишко тоже выглядит более или менее пристойно. Вид этой жалкой фигуры с ее наивным тщеславием и беспочвенным самодовольством трогает Пикеринга, который уже подтянулся в присутствии миссис Пирс. Что же до Хиггинса, то единственное отличие в его реакции на мужчин и женщин состоит в том, что в промежутках между язвительными насмешками и сетованиями на какое-нибудь игрушечное бремя он улещивает женщин, словно ребенок – няньку, от которой ему хочется чего-то добиться.
Хиггинс (бесцеремонно, с неприкрытым разочарованием, которое тут же превращается у него в детскую обиду на весь свет). Тьфу ты! Эту я уже записал вчера вечером. Ничего интересного: диалекта Лиссон-Гроув у меня сколько угодно, на нее и валик жалко тратить. (Девушке.) Ступай; ты мне не нужна.
Цветочница. А вы не грубите, не узнавши, зачем я пришла. (Обращается к миссис Пирс, которая стоит у двери в ожидании дальнейших распоряжений.) Вы сказали, что я приехала на такси?
Миссис Пирс. Что за чушь! По-твоему, мистеру Хиггинсу это не все равно?
Цветочница. Какие мы гордые! А сам всего-то уроки дает – слыхала я. Ладно, я не кланяться пришла; а ежели мои деньги вам не нравятся, так я пойду в другое место.
Хиггинс. Твои деньги?
Цветочница. Да! Теперь вам ясно? Я хочу брать уроки. И платить за них, не сомневайтесь.
Хиггинс (изумленно). Ну и ну! (Делает глубокий вдох, чтобы прийти в себя.) И что я, по-твоему, должен на это сказать?
Цветочница. Были бы джентльменом, так пригласили бы сесть. Я ж сказала, что пришла по делу.
Хиггинс. Пикеринг! Как по-вашему, пусть эта половая тряпка сядет или вышвырнем ее из окна?
Цветочница (в ужасе отбегает к роялю и оборачивается, готовая обороняться). А-а-а-а-у-у-у! (Уязвленно, хнычущим голосом.) Нечего обзываться, раз я плачу, как леди.
Мужчины ошеломленно смотрят на нее с другого конца комнаты.
Пикеринг (мягко). Но чего вы хотите, дорогая моя?
Цветочница. Хочу продавать цветы, как леди, – в магазине, а не на углу Тоттнем-Корт-роуд. Но меня не возьмут туда, пока не буду говорить по-благородному. А он этому учит. Я деньги предлагаю, а не милостыни прошу… а он обзывается.
Миссис Пирс. С чего ты взяла, дурья твоя голова, что сможешь заплатить мистеру Хиггинсу?
Цветочница. А чего тут? Я цены знаю, и деньги у меня есть.
Хиггинс. Сколько же?
Цветочница (подходя обратно, торжествующе). Вот это другой разговор! Я так и знала, что вы захочете вернуть малость от того, что вчера мне кинули. (С дружелюбной фамильярностью.) Перебрали небось, да?
Хиггинс (повелительно). Садись.
Цветочница. Ну, ежели вам угодно…
Хиггинс (громовым голосом). А ну, сесть!
Миссис Пирс (сурово). Ясно тебе? Делай как сказано.
Цветочница. А-а-а-у-у-у! (По-прежнему стоит, отчасти в знак протеста, отчасти из нерешительности.)
Пикеринг (очень вежливо). Будьте добры, сядьте. (Берет стул у камина и ставит его между собой и Хиггинсом.)
Цветочница (жеманно). Чего ж, можно. (Садится. Пикеринг возвращается на коврик перед камином.)
Хиггинс. Как тебя звать?
Цветочница. Лиза Дулитл.
Хиггинс (серьезно декламирует).
Пикеринг. И все по грибку под сосною нашли.
Хиггинс. Там было четыре, осталось лишь три.
Они от души смеются над своей шуткой.
Лиза. Да хватит вам дурить.
Миссис Пирс (подойдя сзади к Лизиному стулу). Так с джентльменами не разговаривают.
Лиза. А чего он не говорит толком?
Хиггинс. Ладно, к делу. Сколько ты предлагаешь мне за уроки?
Лиза. Мы цены знаем. Моя знакомая леди учится у настоящего француза за полтора шиллинга в час. Но это французскому, а за мой родной язык вы ж столько не сдерете; так что даю шиллинг. Хотите берите, хотите нет.
Хиггинс (шагает взад-вперед по комнате, бренча монетами и ключами в кармане). Пикеринг, если смотреть на этот шиллинг не как на обычный шиллинг, а как на долю от ее дохода, это все равно что шестьдесят или семьдесят гиней из рук миллионера.