– Труд из обезьяны сделал женщину, – сообщил я. – Вдруг из тебя тоже…
Она не ответила, надулась, напряглась, как штангист при толчке рекордного веса, но звука плеснувшей воды я не услышал.
– Свинья, – сказала она.
– Извини, – сказал я виновато. – Больше отвлекать не буду.
Мой мочевой пузырь пел, внутри меня все плясало и просилось вскочить на коня и врубить газ или хотя бы гордо выпятить грудь. Я снова ощутил себя готовым на все сто геракловых подвигов, тысячу зениных и уйму конины. Когда я иссяк до капли, пальцы бодро дернули «молнию», я поправил пояс, все хорошо, но теперь, когда мочевой пузырь не кричит криком, стала заметна тяжесть в кишечнике. Конечно, можно отложить это мероприятие и до возвращения домой, но на кой фиг, когда рядом два свободных унитаза?
Я расстегнул брюки, сел рядом с девушкой. Было бы унитазов четыре, сел бы через один, комильфо, при подходе к писсуару тоже никто не встанет рядом, если есть хотя бы два свободных в одну сторону. Одни правила остались с пещерных времен, как то: пожимание ладони; другие возникают ежечасно, как вот эти, когда кампания против дискриминации привела к уничтожению перегородок между мужскими и женскими туалетами. Больше сопротивлялись государственные учреждения, а мелкие частные кафешки сразу приняли этот закон: это ж пара добавочных писсуаров на освободившихся площадях!
У меня кишечник в порядке, девушка с завистью прислушивалась, я подмигнул ей, мы почти касаемся локтями, она пожаловалась:
– У меня анус ровный и бархатный, но где-то глубоко либо шишки, либо каверны!.. А слабительным не пользуюсь.
– Почему?
– Говорят, вредно.
– Да плюнь, – сказал я, – раз живем. Меня зовут Бравлин.
Она переспросила:
– Это имя или фамилия?
– Имя, – пояснил я с неохотой. – Дед настоял, в честь какого-то древнего…
– Ничего, – утешила она. – Сейчас уже принят закон, что имя человек может менять сам. Чтоб не зависеть от произвола родителей. Как ники.
– Ники я меняю каждый день, – возразил я. – А имена можно только вместе с обменом паспорта. Раз в пять лет! Когда новую фотку вклеивают.
Она замолчала, тужилась, щечки порозовели. Наконец внизу булькнула вода, послышался вздох облегчения.
– Меня зовут Таня. Здесь стояли перегородки, да?
– Еще какие, – сказал я. – Даже мужчины прятались друг от друга.
– Дикари!
– Наверное, еще и кусались.
Некоторое время мы сидели молча, тужились. Я выжимал из себя остатки, она добросовестно трудилась над основной массой. Вошли двое парней, пописали, переговариваясь, на нас не обратили внимания, как и мы на них, потом зашла женщина, присела ненадолго на третий унитаз, пожурчала, пожаловалась нам на отсутствие биде, использовала раковину с той же целью, высоко задирая ногу, я мог оценить умелую и дорогую интим-прическу, а в соседней комнате долго и тщательно мыла руки, прихорашивалась перед зеркалом, красила губы и ноздри.
Мы с Таней закончили свой приятный труд одновременно. Я оторвал полосу туалетной бумаги, в последний момент сообразил, что и Таня перешла в завершающую фазу своего труда, галантно подал бумагу ей.