Думать, что в японском метро действует служба доставки суши – ошибка. Суши мы, иностранные студенты, приобрели в станционном мини-маркете. Вообще-то есть в вагоне, конечно, нельзя. Но нам, голодным инородным существам, прощается.
– О-ля-ля, смотрите, они все с «Люи Виттон», – говорит француз Жан, проглатывая кальмара.
Перед нами сидела бабушка лет 80, сжимающая что-то вроде хозяйственной сумки коричневатого цвета. На плече живописной японской дивы в мини-юбке красовалась вещица того же бренда.
– Но они даже не подбирают их под одежду! – критично замечает Стефано. – К таким сумкам и обувь должна подходить…
– Да ты шо! Какая разница! Это же «Луи Виттон»! Тут можно хоть вообще холым! – съязвил украинец Андрий.
– А что такое луивэтон? – тихо спрашивает меня Бермет, студентка из Киргизстана.
Я прекрасно понимаю её. В моём сибирском городе тоже нет такого магазина. Большинство людей мирно живёт себе и не знает, ни кто такой Луи Виттон, ни что он выпускает, ни каких бешеных денег стоит его кожзам с характерными инициалами. Пусть даже очень хорошо простроченный.
А ведь в Японии тоже было время, когда бренды могли позволить себе единицы. Но японцы много работали и успешно его преодолели. В стране, где дорогие марки стали доступны среднему классу, теперь сложнее удивить их отсутствием, нежели наличием. И тем не менее любовь японского народа к брендам «Луи Виттон», «Ролекс» или «Мерседес» не ослабевает до сих пор. Вне зависимости от экономических взлётов и падений, смен президентов, колебаний курса валют – в нашем зыбком и непостоянном мире вечные ценности развитого капитализма остаются неизменны.
– Смотри-ка, и у тебя кошелёк «Луи Виттон», – говорю я японской студентке Норико, которая едет вместе с нами.
– Да, но пока только кошелёк, – вздыхает Норико.
– Ну, твои ли годы! Глядишь, ещё и чемодан будет! – смеюсь я.
Но молодой японке было не до шуток.
– Да, я надеюсь… – сдвинув брови, в раздумье произносит она.
Так из символа престижа Луи Виттон и ему подобные стали мерилом жизненного успеха. Из диковинки они превратились в норматив, который нужно взять, дабы стать полноценным членом японского общества. Съесть рыбу-меч, посадить сакуру, купить что-нибудь из «Луи Виттон». Ну, или «Эрмес». На худой конец, «Феррагамо».
Хочешь ты того или нет, но по прошествии нескольких недель в Японии продукцию марки Виттон ты начинаешь узнавать издалека.
Наверное, это – часть того common knowledge[10], который постигаешь в обществе развитого капитализма.
…Когда наша электричка подъехала к конечной станции, Жан весело говорит:
– О, так смешно! Это может быть только в Жапон! Если в парижской электричке я увижу девюшку с Люи Виттон, я подумаю: «О-ля-ля, где же твой лимюзин, мадам? Ах, наверное, он сломался у входа в метро!»
* * *
Ранним осенним утром нас, иностранных студентов, оторвали от тёплых общажных постелей, погрузили в автобусы и в организованном порядке повезли навстречу неизведанной Японии. Наш путь лежал на север, в буддистский монастырь, где зимой так же, как и в Сибири, валит снег.
Храм Эйхэйдзи с изгибистыми крышами стоял в роще тысячелетних кедров и спокойно наблюдал, как несколько десятков инородных существ снимают свои кеды и босыми ногами ступают на его гладкие деревянные половицы. Здесь пахло хвоей и благовониями. Мы шли по гулким коридорам, иногда втречая послушников в монашеских рясах. Я ожидала увидеть соловецких бородатых иноков, одетых в лохмотья, питающихся водой и дикими ягодами, суровых на лицо и погруженных в медитацию. Вместо этого иноки оказались чисто выбритыми до сверкающей головы, одетыми в ладно сшитые по фигуре костюмы, приветливыми и с виду весьма удовлетворенными своей затворнической жизнью.
В коридоре древнего храма я заметила телефон-автомат – видимо, для экстренной связи с Буддой. Тут и там горели значки пожарных выходов. Может, у японских монахов в кельях стоят ноуты Sony и скоростной Wi-Fi?
А почему бы нет. Это мы упрямо считаем, что некоторые вещи соединять нельзя. А то, мол, теряется атмосфера. Разрушается концепт. Религиозное и мирское у нас как два полюса – не только не соприкасаются, но и почти отрицают друг друга.
А буддизм не запаривается. Он проще и реалистичней. Не отрицает, но принимает. Не порицает и не принуждает, не пытается перекричать другие религии. Просто спокойно и терпеливо излагает тем, кто хочет слушать. Он рассказывает им о понимании, гармонии и знании меры. О поступках и мыслях. О достойной жизни и об уходе без страха и сожаления.
Я стояла и одну за другой читала вывешенные на досках истины дзэна:
Здесь не было ничего про надрыв и пафос. Зато было про простые вещи, среди которых мы живем каждый день.
Перед выходом я внимательно изучила, насколько гармонично стоят мои шлёпки…
Мне вдруг так захотелось найти хотя бы что-то. Я всё думала над этим, пока автобус мчал нас по дорогам северной Японии в старинный японский отель, где нас ждал ужин, мягкий футон[11] и онсэн – купальня на горячем источнике…
Ужин был грандиозный. Несколько десятков иностранцев, одетых в полосатые гостиничные кимоно, преклонили колени перед низкими столами с японской едой.
Её было много, и она вся была разная. Были сашими, крабы, обязательный мисо-суп, рис и соленья-варенья вкуса такого же нечётко выраженного, как и смысл японского предложения. Я мысленно поблагодарила все эти вкусные жизни, даже не зная их названия. С какой же жизни мне прикончить – ой, простите, – начать первой?
Пар медленно поднимался прямо в осеннюю ночь. Мы полулежали на тёплых камнях по самую шею в горячей воде и вдыхали холодный воздух. Вокруг – только зелёные ветви японских сосен, а выше, над нами, – только звёзды в огромном, почти чёрном небе. Мы поднимали головы и смотрели в перевёрнутую бездну вселенной. И возможно, вселенная тоже смотрела на нас…
Нежась в источнике, я думала: как хорошо, что после полуночи гендерные ограничения исчезают, как тыква, и можно прийти вот так, всей оравой. И ещё хорошо, что тут в это время нет японцев. А то они бы очень удивились, глядя, как большие иностранные парни в трусах и стройные (и не очень) иностранки в бикини возмущают воды благопристойной японокупальни. А вид того, как горячий американский парень Трэвис снимает свои трусы под водой и машет ими куда-то во вселенную, мог бы и вовсе повергнуть их в глубокий шок. Что в водных заведениях, кстати, очень небезопасно. Но, к примеру, Стефано, будучи итальянцем, воскликнул только, указывая пальцем в определённом направлении:
– Трэвис, я вижу твои орешки кешью!
Все внимательно посмотрели на место, где недавно были плавки Трэвиса. Полячка Эва задумчиво произнесла:
– Стефано, это не кешью! Это – бразильские орехи.
После этого среди парней завязался важный спор о величине орехов. А наблюдающая за этим Вселенная, наверное, думала: «Вот уже сколько лет ты живёшь на Земле, хомо сапиенс. Ты построил ё-мобиль, написал Джоконду, снял «Аватар», изобрёл радио и 145-й айфон. И всё равно ты занимаешься той же фигнёй, что и в начале. Ты нисколько не изменился…»
И очень хотелось думать, что хотя бы
тупость
Надеюсь, что Вселенная, глядя на нас, улыбалась. Хотя бы чуть-чуть.
* * *
– Что, всё-всё по 100 иен?! Не может быть! – ликовали мы, проходя меж прилавками со всем на свете. Это же меньше 1 доллара!
Здесь были тарелки и вилки, коврики и плечики, косметика и блокнотики, фонарики и сумочки. Нам казалось, что нам нужно всё. И ещё нам казалось: в Японии всё жутко дёшево. Но всё это жутко дешёвое сконцентрировано в отдельно взятых местах – хякуэн-шопах.
Хякуэн по-японски означает «100 иен». А ещё это означает коммунистический рай, где все товары, от поварёшки до одеяла, стоят меньше доллара. Мы торжествовали. Нам казалось, что за пределами этого рая бушевал жестокий мир обдирающего капитализма с его убийственными 10 долларами за четыре помидора. Нам казалось, что это божий дар или гуманитарная помощь японского народа малоимущим, то есть нам. Но вскоре мы поняли, что это просто хитрый обман.