– Сироп на основе мексиканских специй, – поделилась она голосом, который шел как будто из ушей. – Эта пакость сожгла мне голосовые связки. Уж я и горло полоскала, и горячее пила, всё без толку.
– Содовой? – предложил Джослин. – Воды с мятным сиропом?
– Не учи ученого, я сразу пошла в ближайший бар. – Она поморщилась. – Освещение там было – синие огни. Все клиенты выглядели смертельно больными. Я сбежала. В следующем заказала сандвич с индейкой.
Они уже подходили к крыльцу «Джибуле».
– И?..
– Как тебе сказать? Мне показалось, что индейка у повара кончилась и он зажарил неизвестное науке животное.
Джослин проводил ее до верхней ступеньки.
– У меня в сундуке осталась коробочка вогезских леденцов[12]. Положишь в рот один и вдохнешь все леса французских гор. Спустишься ко мне?
– Ты лапочка, Джо, но эта съемка вымотала меня вконец. По сравнению со мной выброшенная на камни медуза покажется атомной бомбой. Ты не зайдешь?
– Моя галантность кончается здесь, мужчине нельзя переступать этот порог.
– А ты мужчина, Джо! И даже очень красивый.
Шик нажала пальчиком на его нос, как на кнопку.
– Готово дело! Ты покраснел.
И она скрылась в доме – одна, в то время как он спускался с крыльца и по ступенькам, ведущим с тротуара в его подвал.
* * *
У окна на последнем этаже пансиона чья-то рука отдернула занавеску… Тюль замер у лица Артемисии, на котором были написаны противоречивые чувства, обуревавшие ее всякий раз, когда она наблюдала тайком за своими жильцами. Она радовалась, видя их, таких молодых, веселых, оживленных, но радость эта отзывалась такой же болью в сердце, как и неотделимая от нее тоска по безвозвратно ушедшим дням. Она погладила Мэй Уэста между ушами и согнала его с софы, на которую они поочередно предъявляли свои права, иной раз доходя до драки.
Она только что закончила краситься к предстоящему вечеру. С ее далеких восемнадцати лет, когда Артемисия бывала в обществе ежевечерне, это был ритуал, который она исполняла с пяти часов и крайне тщательно… Правда, в обществе она больше не бывала.
К тому же вынуждена была признать, что с годами процесс нанесения макияжа изрядно удлинился, и это досадно. Она поставила пластинку 78 оборотов на граммофон-виктролу. Зашуршала игла, и зазвучал сладкий голос Бинга Кросби:
А что, если надеть?..
Из ящика японского буфета, на котором красовались английские часы с вестминстерским боем, она достала плоский футляр из кожи ящерицы. Замочек, и раньше-то непослушный, оцарапал ей пальцы. Но они были на месте. Две сверкающие птички с целехоньким муарово- черным оперением. Это украшение было давним подарком Нельсона Джулиуса Маколея, ее красавца-возлюбленного с Парк-авеню, о котором в качестве зятя мечтали все матроны нью-йоркской аристократии, в ту пору, когда она сама была девчонкой, строптивой, капризной и с ветром в голове. Он тогда не знал, что это был прощальный подарок. Артемисия вздохнула.
Оставалось выбрать наряд для покера.
* * *
Его постель была аккуратно застелена, в студии чисто и прибрано. Даже свежие цветы стояли в круглой вазе. Черити не обязана была всё это делать, но делала, потому что ей нравился Джо. И потому, наверно, что он был мужчиной.
Джослин бросил дафлкот и книги на круглый столик Фреда Астера, где они придавили плюшевого олененка Адель, и лег поверх пухового одеяла, подняв глаза к окну-полумесяцу, выходившему на улицу вровень с асфальтом.
Сновали туда-сюда ноги прохожих…
Вернулась ли Дидо? Уроки в «Тойфелл» закончились. Чтобы обуздать свое нетерпение, он взял укулеле (рождественский подарок Силаса) и принялся вяло пощипывать струны, наигрывая Monsieur, monsieur, vous oubliez votre cheval, ne laissez pas ici cet animal, il y serait vraiment trop mal…[14] Песню прервало что-то мягкое, влажное, робко ткнувшееся в его локоть.
– О, привет, Номер пять. Научишь меня когда-нибудь проходить сквозь стены, как ты? – шепнул он метле, которая, судя по всему, была головой песика.
Он погладил его, продолжая высматривать за полукруглым окном пару белых носочков. № 5, верный товарищ, тоже уставился в окно. Он на диво добросовестно выполнял свои обязанности друга человека.
Джослин снова запел во всё горло, заглушая звуки укулеле: Grand-maman c’est New-York, c’est New-York, je vois les bateaux-remorques… Les mouettes me font bonjour, dans le ciel je vois les jolies mouettes, et je sens-z en moi de longs frissons d’amour…[15]
Он как раз начал On n’est pas des imbéciles, on a même de l’instruction, au lycée Pa-pa, au lycée Pa-pil, au lycée Papillon[16], когда раздался стук в дверь, не входную, а в дальнем углу, ведущую внутрь дома. Джослин вскочил, наскоро пригладил волосы, поправил галстук. № 5 сел, как подобает воспитанному псу.
В дверном проеме заколыхалась высокая прическа Селесты Мерл.
– Вы, должно быть, проголодались после целого дня занятий? Я принесла вам кусок орехового торта и стакан молока.
– О, э-э… Спасибо. Вы очень любезны, миссис Мерл.
И в эту самую минуту за подвальным окном простучали каблучки. Джослин с ужасом увидел белые носочки… Он поспешно кинулся к миссис Мерл, рассыпаясь в благодарностях. С единственной целью загородить от нее окно.
– Вы будете в форме к нашему сегодняшнему концерту? У вас что-то усталый вид, юный Джо.
– Не беспокойтесь, миссис Мерл! – почти пропел он боевым кличем Марка Антония, призывающего толпы Капитолия на смерть Цезаря. – Я подготовил вальс из «Евгения Онегина» и «Лунную сонату» Бетховена… э-э, миссис Мерл!
Ну, если Дидо его не слышит…
– О-о! – закатила глаза хозяйка, едва не выронив поднос от восторга. – Я обожаю обе эти вещи.
Джослин взял торт и молоко и остался стоять живой ширмой, холодея от мысли, что сейчас появится Дидо в своей любимой позе, на корточках у самого окна, – так она всегда давала о себе знать. И, о боже милостивый, чего доброго, еще запоет по своему обыкновению: «Поцелуй меня, потом я тебя!»
Чтобы убить в зародыше эту устрашающую перспективу, пришлось прибегнуть к не менее устрашающему кашлю. Миссис Мерл назидательно покачала высокой прической.
– Прилягте отдохнуть минут на десять, вам это нужно. Вы ведь не забыли, правда? Сегодня вечером? Этот, гм, этот… покер?
Она выплюнула последнее слово, как будто выронила склянку с нитроглицерином.
– Нет, нет, миссис Мерл! – зычно выкрикнул Джослин, кашляя. – Положитесь на меня, миссис Мерл!
Он взялся за дверную ручку в надежде, что она поймет и ретируется. Но хозяйка не двигалась с места.
– Позволю себе дать вам совет, – продолжала она, – девочки скоро оккупируют ванную. На вашем месте я бы воспользовалась ею сейчас.
С этими словами она повернулась вполоборота к двери.
– Огромное спасибо, миссис Мерл! Сию минуту так и сделаю.
Но она еще не закончила. Ее палец указывал вниз.
– Это что такое?
Два огонька, два жалобных глаза мерцали из-под разлегшейся на полу кучки шерсти.
– О, это, э-э… Это Номер пять, миссис Мерл. Урсулин песик.
– Я вижу. Что он делает у вас?
– Он заходит иногда ко мне в гости.
– Если он вам мешает…
– Вовсе нет, миссис Мерл! Он нисколько мне не мешает!
Мешая слова с кашлем, Джослин твердой рукой потянул на себя дверную ручку и добавил, хитро блеснув глазами:
– К тому же он имеет право. Он ведь мужского пола.
Это был тонкий намек на правило, которое установила миссис Мерл, когда Джослин поселился в пансионе. Никаких женщин в студии. Ни под каким видом. За исключением его матери.
Хозяйка нахмурилась, осознав, что в силу этого закона ей самой не полагалось здесь находиться.
– До вечера, – простилась она.
Он запер дверь и, тяжело дыша, повернулся к окну. Носочков больше не было видно! В три прыжка он взлетел по ступенькам, распахнул дверь на улицу. И чуть не сбил с ног Дидо.
– Она ушла? – дрожащим голосом проговорила девушка, превозмогая испуг и давясь от смеха.