Он крепко схватил ее за плечи, и они поцеловались так, будто не целовались еще никогда в жизни. Хотя вот уже месяц только это и делали.
Задернув занавеску, они упали на кровать, не переставая тискаться, переплетаться телами, обшаривать друг друга ладонями и тому подобное.
– Поцелуй меня! – прошептала она, переводя дыхание.
– Потом я тебя, – отозвался он, отшвырнув подальше галстук.
Из тактичности или просто пользуясь случаем, № 5 отвернулся и как ни в чём не бывало принялся за торт и молоко.
Ни Джо, ни Дидо не обратили на это внимания. На ней снова был шелковистый свитерок, буквально сводивший его с ума… и он как раз дошел до самого долгожданного, самого сладостного момента, когда его пальцы ныряли под него и подбирались к ее груди.
Куда меньше ему нравилось, когда Дидо внезапно и решительно его отталкивала. Что рано или поздно происходило всегда.
Произошло и сейчас.
– Тебе не нравится, – в очередной раз пожаловался он.
– Нравится, – заверила она, сидя на краю кровати и, как всегда, приводя в порядок пуловер и конский хвостик. – Но папа, наверно, уже беспокоится, где это я пропадаю.
Джослин вздохнул. Трудно всё-таки с девушками. Он взял укулеле и снова запел:
– Si les mystères de la vie vous mènent à zero, n’y pensez pas, n’y pensez pas trop! Si vous avez soif la nuit et qu’il n’y ait pas d’eau-ho…
– Нипон сепа нипон сепа нипон сепа т’во! – старательно подхватила Дидо.
– Pourquoi les vaches ont des puces, et les puces pas de veaux-ho? Pourquoi dit-on mon «beau-frère» à un type pas vraiment beau?
– Нипон сепа нипон сепа нипон сепа т’во!
– Et pourquoi le ver solitaire quand il y a tant d’anneau? Bah, c’est dégoutant. N’y pensez pas bah bah…[17]
Они снова упали навзничь, весело хохоча и забыв обо всём на свете, совершенно счастливые.
– Какие романтичные твои французские песни. Просто мурашки по коже. Эта про что?
– Да так… про банджо, воду, ночь, сказочных животных…
Они поцеловались (это был уже почти рефлекс после двух фраз).
– Папа дежурит сегодня вечером в «Пенсильвании». Будет показывать «Иоланту и вора». Мюзикл с Фредом Астером. Пойдем?
Ах, как бы ему хотелось! Самыми чудными, самыми сладкими часами его жизни были эти киносеансы, на которых ни он, ни Дидо фильма практически не видели.
– Не-воз-можно, ты же знаешь. Сегодня надо отбыть два наказания.
Он немного преувеличивал. На партиях в покер у Артемисии собирались прелюбопытные особы, а побренчать на пианино пару сонат для гостей Селесты Мерл было хорошей разминкой для пальцев. Но всё же жаль упустить случай побыть с Дидо.
– Я пойду, – сказала она, вставая.
И встала. Бросив укулеле на одеяло и сердито пофыркав в потолок, он нехотя последовал ее примеру.
Они снова обнялись на первой ступеньке и поднялись, тесно сплетенные, к двери, где еще добрых четверть часа простояли, привалившись к косяку.
– Bonsoir jolie madame, – промурлыкал он, зарывшись лицом в конский хвостик, – je suis venu vous dire bonsoir… Revenez vite, c’est le printemps…[18]
– Мурашки, – выдохнула она едва слышно. – Здесь. В сердце. Когда ты поешь по-французски… Хоть ты и испортил мне прическу.
Последний бесконечно долгий поцелуй, последний бесконечно долгий вздох, и она скрепя сердце решилась наконец уйти, а он – отпустить ее.
Он вернулся бегом, чтобы скорее открыть занавеску. Ради удовольствия увидеть, как пройдут мимо окна по улице ее ноги. До этого он прислушивался, карауля их приход…
Белые носочки появились очень скоро. Неожиданно остановились у полукруглого стекла. Раз-два-три… Они отбили на тротуаре степ, коротко, звонко, весело. И, простившись так, удалились вприпрыжку к соседнему дому. Джослин улыбнулся.
Пора было пойти принять душ.
2. I’ll be hard to handle[19]
Манхэттен взглянула на часы и бросила пьесу «Только не Мортимер» на кровать:
– Гораздо лучше, чем неделю назад. Тельма тебе наконец удалась.
– Угу. Но, мне кажется, я могла бы еще…
– Ты сногсшибательна. Поверь мне.
Пейдж со скептической миной молча крутила кончик косы.
– Не заморачивайся, лучше отдохни. Забудь про сцену. Забудь про завтра. А мне, – добавила Манхэттен, снова посмотрев на часы, – пора бежать.
Пейдж продолжала озабоченно теребить косу.
– Наверняка я могла бы сыграть лучше.
– Ложись баиньки. Тогда сыграешь.
– Мне бы еще уснуть. А где ты сегодня танцуешь?
– Где всегда, – соврала Манхэттен.
На прощание она ущипнула встревоженно вздернутый подбородок подруги.
– Ставлю ужин с Кэри Грантом, завтра все от тебя обалдеют.
Десять минут – умыться, причесаться, надеть туфли, пальто и шляпку. Манхэттен была девушкой разумной и организованной, ей хватило восьми. Уходя, она задержалась в вестибюле и постояла с минуту, не сводя глаз с телефона на стене.
Сняла трубку, набрала три цифры… Подумала и положила на место. С тем и ушла из «Джибуле» в сгущающиеся сумерки и еще более густой туман.
А Пейдж наверху продолжала кружить по комнате и репетировать сцену, забыв добрый совет Манхэттен.
Ее бил мандраж. Ведь предстояло не просто прослушивание, но отборочный тур, пройдя который ей светило стать – может быть – студенткой Актерской студии. О ней мечтали многие, места были нарасхват.
Никто не знал о тайном плане Пейдж. Даже Манхэттен думала, что ее ждет просто очередной кастинг. Пейдж молчала отчасти из суеверия, отчасти из гордости. Если ее не примут, лучше пережить свой провал в одиночку.
– Я тебя не понимаю, Мортимер! – выкрикнула она, обращаясь к наклонному зеркалу. – …Ты выпытываешь у меня правду с коварной надеждой, что я виновата во всём… Ох, пошел ты к черту, кретин Мортимер! – не выдержала она, рухнув всем весом на подушки. – И ты тоже, дура Тельма!
В дверь застучали.
– Какого такого кретина Мортимера вы у себя прячете? – раздался сердитый голос из коридора. – Здесь приличный дом или что?
Пейдж открыла, просияв улыбкой.
– Меня мучит кошмар, Истер Уитти. Возможно, из-за пирога с почками на обед? – подколола она с самым простодушным видом.
– Тогда могу вас обрадовать! – злорадно парировала Истер Уитти. – Сегодня вечером я опробую новый рецепт омлета с требухой на свином жиру.
– О небо… Сжальтесь.
– Ай-ай-ай. Вы и вправду неважно выглядите, – встревожилась горничная. – Постойте-ка, цыпа моя, у меня есть самое лучшее лекарство.
Она ушла, порылась в одном из шкафов в коридоре и быстро вернулась со стаканчиком, наполненным бесцветной жидкостью.
– Медицина не изобрела ничего лучше после кровопускания. Ну-ка залпом.
Пейдж послушно выпила… закашлялась, задохнулась и чуть не упала.
– Высший сорт, отфильтровано через носки Панчо Вильи[20], – зашлась от восторга Истер Уитти. – Или Троцкого, запамятовала.
– Вы не переоцениваете достоинства текилы, Истер Уитти? – спросила Пейдж, отдышавшись и придя в себя.
– Люди скорее склонны переоценивать достоинства воды, цыпленочек. Только после этого лучше не дышите на вашу юбку или на стодолларовый чек, чего доброго, загорятся.
Она повернулась на сто восемьдесят градусов, потом еще на сто восемьдесят, оказавшись вновь в той же позиции.
– А что, этот Мортимер из вашего кошмара… Он женат?
Пейдж хихикнула. Она обожала Истер Уитти за ее самые неожиданные наития.
– Кажется, нет. А что?
– Да чтобы не осчастливить мерзавца по неведению.
Обе захохотали.
– А теперь, утеночек мой, не поесть ли вам немного?
– Мой желудок никогда не пустует, Истер Уитти. Спасибо.
Закрыв дверь, Пейдж слышала ее смех даже с первого этажа. Ничего, зато Истер Уитти открыла ей новые перспективы. Начинающая актриса встала перед зеркалом и сосредоточилась.
– Ты женат, Мортимер? – простонала она. – That is the question[21]. Автор об этом умалчивает. О боже! Если ты женат, нельзя сыграть Тельму, как я собиралась…
* * *
Фоном играла виктрола, а Артемисия всё еще выбирала между платьем «чарльстон», отделанным зелеными жемчужинами, чесучевым и черным с кружевами… когда в дверь постучали. Мэй Уэст запрыгнул на этажерку и застыл на полке в позе впередсмотрящего. Дверь открылась.