Строго говоря, это и остров и полуостров. Сегодня он стал полуостровом, а когда вода в море поднимется, он опять станет островом. Люди там бывают редко, из всех следов их жизнедеятельности я обнаружил только несколько пластмассовых бутылок, по возрасту годящихся мне в бабушки. Поседевший от впечатлений маяк лежит на боку всем своим скелетом. Видимо, это всё, что связывает остров с человечеством. По форме он напоминает корабль, снизу – валуны, а верх покрыт очень мягким мхом, весьма пригодным для долгого лежания. Я сделал уборку на острове и почувствовал себя Адамом.
Остров необычайный.
Он находится как бы внутри основной «флотилии» островов и является их флагманом. Впереди него – только море, необъятное Белое море. Забыл упомянуть, что на острове находится камень подозрительно правильной формы. Вообще это место идеально подходит для языческого капища. Возможно, оно там и было в древности, пока не пришли христиане и с помощью ангелов не прогнали аборигенов.
Заметил, что при описании Соловков слово «вечность» – одно из самых частых. И это справедливо. Здесь действительно происходит, на мой взгляд, соединение, пересечение Временного и Вечного. Неслучайно на соловецких островах обнаружено множество древних лабиринтов, капищ, «календарей» и т. д. Вообще Соловки раньше называли (у древних народов) Островом мёртвых. В этом жутком названии скрыта изрядная доля истины. Время течёт здесь иначе. Здесь многое иначе. Почти нет лишнего, случайного. И люди совершенно другие. Да, многие – алкоголики. Но у них есть причина: страшная безысходность и порождаемая ей тоска сквозят здесь во всём. Берёзы толщиной с мизинец стелются по земле, огромные валуны как могильные камни усеивают леса и берега озёр.
Но, вместе с тем, это место прекрасно. И это совершенно не мирское, не светское место: только с 1920-х годов на островах начали жить семейным укладом, до этого были только монашествующие и «сочувствующие» им. Надо было так и оставить. Это идеальное место для созерцания, рай для интровертов. Идёшь, бывало, по лесу, видишь: один молится под деревом, другой застыл в задумчивости у озера.
Однажды, в этот раз уже, я ездил в Сергиевский скит, от посёлка это 10 километров по катастрофической дороге (то я на велосипеде, то он на мне). Пустынный, далёкий скит. Там, на поваленном дереве, сидел монах и о чём-то думал. Мы поздоровались и я проехал мимо. Когда через несколько часов я двигался обратно, он сидел в той же позе и так же думал. Я уверен, что и много позже он будет размышлять, сидя на поваленном дереве.
Кстати, когда я ехал с Секирной горы, встретил человека, который размахивал руками и во всё горло орал псалмы Давида. Необычайное место. Здесь всё иначе.
Но оно как воронка: вовремя не уедешь – останешься.
Мне очень хочется показать тебе свой остров. Интересно, что ты почувствуешь. Я как-то остерегаюсь употреблять слова «энергетика», «биополе», «аура», «карма» и прочие подобные, но здесь действительно что-то чувствуешь. Хотя, признаться, я – человек восприимчивый. Например, я не выношу часов, громко тикающих в комнате. Они меня сбивают с мысли.
Завтра вечером я постараюсь отплыть с Соловков. Ещё не знаю, где я буду ночевать в Кеми. Но уплывать надо – как писал выше, затянет. К тому же в Петербурге меня ждёт множество дел. На островах я нашёл, что искал: Соловки в очередной раз восстановили равновесие. Это место – альтернатива тому, что я обычно вижу вокруг, и оно делает относительными многие ценности нынешней цивилизации. Слава Богу.
Слава Богу, что городская действительность – это ещё не весь мир. Еще Д. С. Лихачёв писал, что возрождение России начнется с Севера. Возможно, так оно и есть. Здесь очень сурово, но именно эта суровость отсекает лишнее, гадкое, наносное, воспитывает душу и тело. И мои ориентиры вернулись на прежнее место. И пальцы согрелись, и почерк стал чуть лучше.
Г.А., Соловки.
Письмо 4. Об Исааке Бабеле
Здравствуй.
Сейчас раннее утро, сизый рассвет робко стучится в двери моей комнаты. Незримые вороны разносят по крышам свой беспричинный крик. Светает. Я начитался И. Бабеля и стеклянным взором смотрю на изображение Соловецкого монастыря, висящее на стене напротив стола. Там сейчас ещё темно, влажно и очень холодно. Хозяйка пошла к колодцу за водой; глядя на бухту Благополучия, она думает, насколько жарко натопить мою печь. Суровый край укоризненно глядит на меня со стены: слишком много мгновений я трачу на ламентации по поводу безысходности, слишком много сил исчезает нерастраченными на полезные дела. Время, отчеканивая секунды, пропадает втуне…
Бабель гениален. Его рассказы занозой застревают в мыслях, оставляют во рту острый привкус Одессы. Язык его подобен жаркому крымскому солнцу, рассыпавшему свои лучи по пыльным одесским мостовым. Он перемешан с местным юмором, говором, мироощущением, настоен на солёном смехе портовых рабочих и иностранных моряков. Блестящими брызгами рассыпан он на поле отечественной литературы. Таков Бабель.
Моя хозяйка натопила печь и сердито разговаривает с молодой кошкой, в очередной раз принесшей плоды общения с местными котами. Пеняя ей на безнравственность, она ласково гладит её большими тёплыми ладонями по пушистым бокам. Та млеет от восторга и чуть слышно мурлыкает. Мир для неё прекрасен, от полноты жизни она даже чуть прикусывает хозяйкину руку. Но та не замечает: муж-рыбак перед выходом в море надел не ту куртку. Это доставляет ей страдания: промёрзнет до самой сути.
До чего же унылое начало дня!…
Одно время у меня было ощущение, что начинается новый этап жизни, в котором будет меньше пустоты и ненужности… После защиты диссертации я даже хотел взять ребенка из детского дома, коли своих детей нет… Будем жить вдвоём с ним и глядеть на мир зелёными глазами. Я буду учить его языкам, играть с ним в футбол, а он будет учить меня любить мир и понимать простейшие вещи: почему небо голубое, почему воздух весной пахнет цветами, почему море такое огромное. Так и будем воспитывать друг друга.
Г.А., Санкт-Петербург.
Письмо 5. Об иллюзиях
Добрый день, Анна!
Ты знаешь, когда я езжу в монастыри, я уже хорошо знаю, что там увижу. Большинство монастырей – музеи. Опасаюсь заходить в действующие «организации», так как возможность встретить там людей «с горящими взорами» очень велика.
Фанатиков и просто зацикленных людей я не люблю.
Но, к счастью, даже в монастыре-музее сохраняется аура, атмосфера (не знаю, как это выразить – не так уж велик и могуч мой русский язык). Про это я тебе рассказывал. Кроме того, духовность сегодня зачастую пребывает не в людях, одетых в чёрные одежды и носящих кресты на груди. Я много раз видел прозорливых старцев в облике учёных или врачей, или педагогов и т. д. Если ты имеешь в виду конкретный образ, например, как старец Зосима, то – нет, таких я не встречал.
Впрочем, однажды в Стамбуле, я видел толпу мусульман, сидящих вокруг древнего старика. Это был фантастический старик! Он был одет в белоснежные длинные одежды, на голове – чалма (так это у них называется?), борода доходила до колен. Старец что-то медленно и внушительно говорил. Люди слушали, затаив дыхание. Этот старик теперь всегда у меня перед глазами.
Я думаю, что люди, о которых ты спрашивала, не на виду. Они творят «внутреннее», а не «внешнее». Результаты этой тяжёлой работы станут видны значительно позже. Истинное, как известно, быстро не делается. И их работа гораздо более ценна, чем деятельность тех – не побоюсь этого слова – чуваков, которых нам назойливо предлагает телевидение.
И последнее на эту тему. Полагаю, что многие из нас в определённые моменты жизни становятся «прозорливыми старцами». Потом это просветление исчезает под влиянием различных обстоятельств, но всегда может возвратиться. «Настоящим» прозорливым старцам удаётся всегда удерживать себя, свою душу, в таком состоянии. И в этом их подвиг.