что ни один из персонажей этой повести не существует
(и никогда не существовал) в действительности.
Поэтому возможные попытки угадать, кто здесь -
кто, не имеют никакого смысла. Точно так же являются
вымышленными все упомянутые в этой повести
учреждения, организации и заведения.
Как пляшет огонек!
Сквозь запертые ставни
Осень рвется в дом.
Райдзан
1
В середине января, примерно в два часа пополудни, я сидел у окна и вместо того, чтобы заниматься сценарием, с отвращением прихлебывал теплый «бжни» и размышлял о нескольких вещах сразу. За окном мело, машины боязливо ползли по шоссе, на обочинах громоздились сугробы, и смутно чернели за пеленой несущегося снега скопления голых деревьев и щетинистые пятна и полосы кустарника на пустыре. Москву заметало.
Москву заметало, как богом забытый полустанок где-нибудь под Актюбинском. Вот уже полчаса посередине шоссе буксовало такси, неосторожно попытавшееся здесь развернуться, и я представил себе, сколько их буксует сейчас по всему огромному городу - такси, автобусов, грузовиков и даже черных блестящих лимузинов на шипованных шинах.
Мысли мои текли в несколько этажей, лениво и вяло перебивая друг друга. Думал я, например, о дворниках. О том, что до войны не было бульдозеров, не было этих звероподобных, ярко раскрашенных снегоочистителей, снегоотбрасывателей, снегозагребателей, а были дворники в фартуках, с метлами, с квадратными фанерными лопатами. В валенках. А снега на улицах, помнится, было не в пример меньше. Может быть, правда стихии были тогда не те…
Еще думал я тогда о том, что в последнее время то и дело случаются со мною какие-то унылые, нелепые, подозрительные даже происшествия, словно тот, кому надлежит ведать моей судьбой, совсем одурел от скуки и принялся кудесить, но только дурак он, куда деваться? - и кудеса у него получаются дурацкие, такого свойства, что ни у кого, даже у самого шутника, никаких чувств не вызывают, кроме неловкости и стыда с поджиманием пальцев в ботинках.
И за всем этим не переставал я думать о том, что вот стоит рядом отодвинутая вправо моя пишущая машинка марки «Tippa» с заедающей от рождения буквой «э», и вставлена в нее незаконченная страница, а на странице читается:
«…башни танков повернуты влево, они бьют из пушек по партизанским позициям, бьют методично, по очереди, чтобы не мешать друг другу пристреливаться. За башней переднего танка сидит на корточках Рудольф, командир танкистов, лейтенант СС. Он - мозг, дирижер этого оркестра смерти, - жестами отдает команды идущим позади эсэсовским автоматчикам. Партизанские пули то и дело щелкают по броне, разбрызгивают грязь вокруг гусениц, вздымают столбики воды в темных лужах».
Отступ.
«Передовой секрет партизан, крошечный окопчик у берега болота. Двое партизан растерянно глядят на приближающиеся танки. Банг! Банг! Банг! - Удары танковых пушек».
Мне пятьдесят шесть лет, но я никогда не был в партизанах, и под танковую атаку мне попасть тоже не довелось. А ведь, строго говоря, я должен был погибнуть на Курской Дуге. Все наше училище погибло там, остались только: Рафка Резанов - без обеих ног, Вася Кузнецов из пулеметного батальона и я, минометчик.
Нас с Кузнецовым за неделю до выпуска откомандировали в Куйбышев.