Не знаешь ли каких новостей от Аннабель? Вот забавно: «новеллы от Аннабеллы» – ни дать ни взять название какой-нибудь из еще не написанных пьес Давида. Мне она не рассказывает ничего. Я чувствую, как ей грустно. Вот-вот она вернется из Нью-Йорка. И, может быть, покончит с этими чертовыми занятиями! Это ж надо – учиться больше десятка лет! Была специалистом высокой квалификации, а теперь подавай еще и докторскую степень… Зачем? Пусть наконец подарит нам внучат!
Слушай, напиши твоему сыну. Его жених очарователен by the way[1].
И подходи же к телефону!
Моник
* * *
От Гарри Розенмерка – Моник Дюшен
Назарет, 6 апреля 2009 года
Дорогая Моник,
и это ты называешь краткостью? Твое письмо на целых две страницы, умеешь же ты надоесть.
Гарри
* * *
От Аннабель Розенмерк – Гарри Розенмерку
Нью-Йорк, 10 апреля 2009 года
Дорогой мой папа,
да, как ни крути – никаких новостей, прости… я плакала, плакала навзрыд над своим разбитым сердечком… Мне так трудно поверить, что слезы, испаряясь, попадают туда же, куда и морская вода, и дождевая, или та, что в унитазе. Мне хотелось бы, чтоб существовали такие врачи, которые исцеляли бы от печали. Нет, не психоаналитики, и не иглотерапевты, или другие какие-то целители. А настоящие врачи, умеющие локализовать печаль, дезинфицировать ее. Это было бы доброе дело, хотя и невыносимое. Потом они помазали бы печаль чем-нибудь вроде розовой патоки, полили, как конфетку или пирожное для детей, у которых выпали зубки, и печаль бы задохнулась – она, а не я. И тут разверзлась бы стена, и больше не было бы его лица, а зеркала перестали бы отражать мое. И я заплатила бы врачу за печаль, дала бы ему все, что он захотел. И я оставила бы там у него мои набрякшие тяжестью подошвы, как забывают голландский велосипед. Розовой патоке не по силам совсем стереть печаль, речь не о том, чтобы ее изничтожить, а только превратить бы во что-нибудь сладенькое, что вспоминаешь со смехом.
Никому, кроме тебя, я не рассказываю о своих сердечных горестях. Мама хочет стать мне подружкой, а Давид уж слишком гей. Помнишь первого мальчика, от которого я так страдала? Мне, кажется, было годика четыре. Ему больше нравилась Эсмеральда. Я сказала ему: «Я люблю тебя, Дидье, я хочу быть твоей возлюбленной», а он в ответ: «Мне больше нравится Эсмеральда». Мне казалось, что это будет любовь на всю жизнь. И что эта Эсмеральда прячется за любой из дверей – я их все приоткрывала так робко, готовая отскочить, будто меня ошпарили.
Я ушла из школы. Без слез. Я думала, что другие дети больше не захотят встречаться со мной. Потом я долго сморкалась в твою рубашку, рассказывая о своей любовной ране. Ты не сказал ничего особенного, однако просто утешил, я сжевала сладкую вафлю, и мы пели в машине.
Здесь сейчас холодно. Не верится, что весна вообще когда-нибудь наступит. Она, наверное, ждет моей улыбки, а я жду, что мне улыбнется весна.
Я вернулась к своим привычкам. Всегда и повсюду фотографирую. Вот размытый снимок. Но я вижу в нем волшебную притягательность. Для меня эта фотография пахнет детством.
Как там поживают свинки? Ты не находишь, что было бы проще общаться, будь у тебя телефон? А если ты умрешь от свиного гриппа (а ведь у меня никаких связей с тобой), кто сообщит мне об этом?
Обнимаю тебя,
твоя дочь
Аннабель
* * *
От Гарри Розенмерка – раввину Моше Катану
Назарет, 12 апреля 2009 года
Господин раввин,
не могу я приехать к вам в ешиву. Поверьте, ничего личного, просто я столько времени потратил на то, чтоб заработать на цветной телевизор, что теперь мне уже трудно видеть жизнь в черно-белом.
В школе меня дразнили грязным евреем. Мне было пять лет. Не помню, чтобы моя мать мне что-нибудь говорила об этом. Я был малышом, таким же, как все, но евреем; и я не знал, что это значит. Я не был обрезан, так что мне в голову не приходило прятаться, если меня могли увидеть голым. Меня обучили немецкому, чтобы я мог разбираться в языке врага и при случае читать философов в подлиннике. Еврей? Определенно, я им был. Необходимость трястись от ваших извечных страхов и сливаться с толпой ваших консервативных женщин и черных бород и сутан, под которыми так потеют в тридцатиградусную жару первых весенних дней, – о нет, покорнейше благодарю.
И мне опять-таки остается лишь поблагодарить вас за совет помыться. Разведение свиней не превращает меня в нечто свиноподобное, а вам, я бы сказал, не хватает деликатности.
Если вы хотите поговорить «по-свински» или повязать на меня тфилин, то вам лучше приехать ко мне. Или мы могли бы посидеть в каком-нибудь кафе в центре города?
Когда в религию превращают саму жизнь свою – что тогда знают о жизни? Случается вам беседовать о чувствах, о гневе, ярости, о любви и не думать о Боге?
Я не верующий. Какая тоска!
Разумеется, с превеликим почтением,
Гарри Розенмерк
* * *
От: david.rosenmerсk@orange.fr
Кому: Annabelle.rosenmerсk@mac.com
Дата: 12 апреля 2009 года
Откуда: из римского аэропорта – в Париж
Сестреночка,
так ты и не заставила его развестись, твоего профа словесности с голубыми глазами? Кто был прав? И сколько ты нахныкала на сей раз? Стакан или целую ванну? Ты перевязала свое бедное сердце, трепещущее на ветру? На следующей неделе в Париже будет премьера моей пьесы. Ты будешь там. Это дело решенное. Пьеса о папе, сама знаешь. Да, я действительно хочу испытать все. Сейчас вот устроить провокацию. Но, думаю, это лучшее из всего, что я написал. Играть будут в театре «Матюрен», в маленьком зале, всего на восемьдесят мест. Там, где для меня все началось. Ты помнишь, мы тогда купили все билеты на первый спектакль, потому что боялись, что актрисе придется играть перед пустым залом? В результате в зале сидели бабушка и наши друзья по бриджу (или по бинго… как он там, этот молодежный спорт)! А вот сейчас идет настоящая драка за каждое кресло в зале. Поистине, это и называется создать events для happy few[2]. Вот видишь? Теперь я изъясняюсь как настоящий офисный клерк. Но только в мейлах моей сестрице, так что не переживай. По телефону я бы спел для тебя, как Барбра Стрейзанд, но что толку тебе звонить, если трубку ты не берешь?
На прошлой неделе я ехал в поезде (я живу в самолетах и поездах, я пишу в них новые пьесы, которые швырнут меня в новые самолеты и поезда). Со мной ехали два мальчугана, они купили один крок-месье[3] на двоих. Маленький все порывался откусить от порции большого, а тот грозно размахивал вилкой, как будто всерьез его вот-вот на нее наколет. Ты представить себе не можешь, как они хохотали.
А где-то сзади в том же вагоне сидел малыш с мамочкой. Он один обжирался своим крок-месье. В полной тишине. Мамочка читала.
И я подумал: как мне повезло – у меня ведь была ты, я дергал тебя за косички, а потом еще и подшивал твои платья.
Вот такие они, мелочи моей жизни. У меня чувство, будто ты пропустила двадцать серий пятого сезона. Я подумал, что был твоей любимой серией…
Ты нужна мне, Аннабель.
Крепко обнимаю,
Давид
* * *
От раввина Моше Катана – Гарри Розенмерку
Назарет, 14 апреля 2009 года
Дорогой господин Розенмерк,
вижу, что обидел вас советом помыться. Нижайше прошу извинить меня за это. Я вовсе не затем хочу пригласить вас в ешиву, чтобы повязать вам тфилин. Религия наша, как вам известно, не занимается прозелитизмом, а уж менее всего с теми, кто и так еврей (только вот настоящий ли вы еврей, если не подвергались обрезанию? Скоро я всерьез исследую этот вопрос).
Приезжайте просто повидаться, господин Розенмерк. Я не могу приехать к вам. Мне запрещено входить в контакт со свинячьей породой.
Чистосердечно,
раввин из Назарета Моше Катан
* * *
От Гарри Розенмерка – раввину Моше Катану
Назарет, 16 апреля 2009 года
Дорогой мессир раввин,
как это печально для меня – осознавать, что из-за маленького огрызка плоти, сокрытого в трусах моих, я могу быть лишен чести принадлежать к народу богоизбранному. А ведь я, знаете ли, человек благородный, хоть и любитель ветчины. Кощунник!