Я слушал песни из фильмов – о луне, звездах, судьбе, а ночью заказывал на «Алибабе» поддельные «ливайсы» за полторы тысячи рупий. Хватит с меня синтетического дерьма моей юности! Хватит с меня поношенных футболок с «Барселоной» от какого-нибудь избалованного английского или испанского подростка! Теперь-то я был уверен, что мои вещи шьют на той же фабрике в Чунцине, на той самой!
А потом я сдал экзамен, и вся моя жизнь изменилась.
Три
Я снова увиделся с парнишкой через неделю после предыдущей встречи, чтобы уточнить кое-какие тонкости, и на этот раз родители зажали меня в угол. Их одолели сомнения.
– Дело вот в чем, – начал мистер Саксена и осекся. Почесал безволосый подбородок, чтобы молчание казалось многозначительным, а не жалким.
– Боже мой, да говори уже, Вишал, – жена пошевелилась, и на меня повеяло ее духами – дорогой аромат, роза и жасмин. Она скрестила руки на груди, дожидаясь, пока муж исполнит предписанный обществом долг и набросится на меня.
Губы у него были толстые, как у голливудского пластического хирурга. Глаза хитрые, красные, как у моего отца, но без желтизны.
– Ну, в общем, Рудра… то есть Руди, да, извини, так вот он считает, что вы не стоите этих денег. Нам кажется, что мы платим… гм, да, дорогая, я сейчас перейду к…
Тут я его перебил.
– Сэр, – проникновенно произнес я, тщательно выговаривая каждую букву и особенно упирая на раскатистое «р», – сэр, вы знали, что делали, когда обратились ко мне. Вы человек со вкусом и пониманием. – Я его разоружил, как Пакистан после войны. – Мне о вас рассказало семейство Шарма. Помните таких? Их сын теперь в Нью-Йорке. Благодаря мне.
Решимость Вишала Саксены рассыпалась в прах. В его взгляде читались мечты о Манхэттене. Хот-доги, Таймс-сквер, Гордон Гекко[69], женщины с увеличенной грудью и восстановленными девственными плевами. Миссис Саксена заворчала.
– Я знаю, что делаю, – продолжал я. – Я так же строг с ним, как с вами были строги ваши родители, – и посмотрите, каким вы стали. Прекрасный дом. Очаровательная жена. Я использую лишь испытанные, проверенные методы. Вы заплатили разумную цену.
Я мог бы продолжать долго. Расхваливать их интерьеры. Альбомы фотографий и репродукций на журнальном столике. Резные барельефы, точно на стенах средневековых храмов. Трепаться о том, как им пришлось для этого потрудиться. Как наши дети становятся все слабее: где уж им тягаться с китайцами. Как они сами наверняка ползли в школу несколько дней подряд, пока не отнимутся руки-ноги, как их жестоко лупили, а они в ответ не позволяли себе даже пикнуть, не то что нынешние дети. Но я и так сказал достаточно.
Муж сдулся. Миссис Саксена задрожала, гром перед дождем, ого, как смотрит, узнаю этот взгляд.
– Вы купили «хёндэ»? К вам надолго приехала теща? Вас лишили премии?
– Черт подери, Вишал, – вмешалась она.
– Намита, он говорит, что это очень выгодно…
– Но Руди сказал…
И они заспорили о карьере и выборе жизненного пути, припомнили и тот случай, когда кто-то с кем-то переспал. Как ты мог, Вишал? Ради бога, Намита, это же был один-единственный раз, ты ведешь себя как настоя…
Я незаметно юркнул в комнату к парню.
– А, это ты, – сказал он. Неумытый, кожа тусклая от жира. – Они тебя уже выперли?
– Не спеши, жирдяй, – ответил я.
Он воздухом поперхнулся.
И заморгал, глядя на меня стеклянными глазами. Мы, индусы, самые озабоченные люди во всем интернете, как можно догадаться по комментариям к любому видеоролику. Мы липнем к женщинам, мы напрашиваемся на внимание, мы даже у нимфы с фрески шестнадцатого века попросили бы телефончик. Может, мы навязчивы. А может, я несправедлив к парню: такое со мной частенько бывает.
А может – ну, может же? – мы просто понимаем, что нам отчаянно нужно, чтобы наша сперма очутилась в ожидающих матках наших женщин, чтобы мы обошли по рождаемости китайцев, задавили их числом, потому что, да поможет нам бог, никак иначе нам их не победить, а этот слабак растрачивает свои патриотические соки на салфетки и унитазы. Мерзость.
– Давай договоримся, Руди, – сказал я; в последующие годы я так часто повторял ему эту фразу, что сбился со счета. – Я сдам за тебя экзамен, и твои родители заплатят мне, сколько должны. Понятно? И хватит ныть.
Мои родители, бабушки с дедушками и все предки вплоть до самых древних – ну, может, не шпионы и не греки, – были милосердны и кротки, и посмотрите, до чего это их довело. А я получил кое-какое образование и намерен этим воспользоваться.
– Блин, извини, чувак, – помолчав немного, сказал он. Не глядя мне в глаза. Ох уж эти современные детки. – Но ты тоже кончай меня дрючить.
– Сдавать экзамен буду я.
– Круто, – ответил он и добавил много чего – о детстве, о СДВГ, о том, как его травили в школе, какие его родители нарциссы: в общем, грустно, конечно. Но мне были нужны деньги, ну, может, еще джинсы и жена, рано или поздно.
Я помирился с ним. Пообещал, мол, ответишь на мои вопросы о том, что именно тебе рассказывали учителя о голландской болезни[70] и провалах рынка – и больше никогда меня не увидишь.
* * *
И вот настал день первого экзамена. Жарче погребального костра. Я взмок сильнее, чем в купе третьего класса. В такие дни всерьез подозреваешь, что все пламя ада изверглось на Дели.
По пути на экзамен я проходил мимо кирпичных домов, вечно обклеенных предвыборными плакатами, словно выборы растянулись на год. Проходил мимо парочек в парке, прячущихся под куртками, чтобы неприлично целоваться с языком, как фиранги[71], которых они видели в западных фильмах.
Здание представляло собой уродливую социалистическую постройку шестидесятых годов, когда Борлоуг[72] избавил нас от голода и в Индии еще были пятилетки[73]. Меня окружали потные, перепуганные юнцы, на несколько лет младше меня, во взгляде – не только страх перед экзаменами, предсмертные записки родителям, мол, вам на меня было плевать, но и мечты об успехе, невообразимом богатстве, чужих краях, где круглый год дожди, все едят вареные овощи и можно постепенно перестать звонить родным и забыть об их существовании.
На входе никого не проверяли. Вообще. Как и говорил Сумит. Зря я ходил к нему, выслушивал оскорбления. Каждый охранник и чиновник поворачивал голову и снова возвращался к Фейсбуку – рассматривал странички тех, кто травил его в школе. Никто даже не взглянул на мой поддельный экзаменационный билет, на парня по имени Рудракш Саксена с моим лицом. Зачем лишний раз усложнять себе жизнь.
Помню свой первый Всеиндийский экзамен.
Как же мне было страшно в тот первый раз.
Теперь? Теперь просто скучно.
Экзамен начался легко.
Детишки вокруг меня шмыгали носами, пряча слезы, – жертвы зубрежки и тяжелой родительской доли. Все их мечты псу под хвост, годы упорной работы пойдут прахом.
А у меня был всего один месяц.
И чего я добился!
Пиздюшонок Руди собирался поступать на экономиста, и знания в моей голове теснились сильнее, чем семья с тремя детьми на одном мопеде: годовая программа графиков, уравнений, кривых, исчислений и функций спроса.
В первый день подготовки я заставил микроэкономику служить мне. На второй – велел расступиться водам[74] счетов домашних хозяйств[75]. На шестой день велел уравнению Блэка – Шоулза[76] плясать предо мною и отдал кривую доходности[77] на посмеяние народам[78].
Первой я сдавал математику. Полтора часа вопросов с готовыми вариантами ответов. Дети вокруг меня плакали навзрыд – понимали, что им крышка. Я и ухом не повел. Я обеспечу парню будущее. И получу деньги.
Потом день за днем сдавал оставшиеся экзамены. Американцы сдают свой жалкий SAT[79] за один день. В Индии лучше. Пять дней – пять экзаменов, пусть дети поймут, что жизнь – неумолимая вереница ужасов.
Я сдал последний, экономику, и забыл об экзаменах до следующего года и нового клиента. Через месяц Саксены узнают общие результаты. Ни проблем, ни волнений.