Лет 25-ти, больше 6 футов росту и чистого весу фунтов 270. Значит, сел я на один из табуретов и заказал себе пива.
Опорожнил стакан и заказал другой.
– Вот когда так пьют, мне нравится, – произнес парняга. – А то эти задроты тут сидят, один стакан часами сосут. Мне нравится, как ты себя держишь, чужак.
Чем занимаешься и откуда ты?
– Ничем не занимаюсь, – ответил я, – и я из Калифорнии.
– Думаешь чем-нибудь заняться?
– Не-а, не думаю. Тусуюсь вот.
Я выпил половину своего второго стакана.
– Ты мне нравишься, чужак, – сказал парняга, – поэтому я тебе доверюсь. Но скажу я тебе на ушко, потому что хоть я и здоровый бык, боюсь, что перевес слегка не на нашей стороне.
– Запуливай, – сказал я.
Парняга склонился к моему уху:
– Техасцы – говно, – прошептал он.
Я огляделся и тихонько кивнул: да, мол.
Когда его кулак завершил свой размах, я очутился под одним из тех столиков, которые по вечерам обслуживает официантка. Я выполз, вытер рот платком, посмотрел, как весь бар грегочет, и вышел наружу….
В гостиницу я войти не смог. Из-под двери торчала газета, а сама дверь была чуть-чуть приотворена.
– Эй, впустите меня, – сказал я.
– Ты кто? – спросили меня.
– Из 102-го. Уплачено за неделю вперед. Фамилия Буковски.
– А ты не в сапогах, а?
– В сапогах? С какой стати?
– Рейнджеры.
– Рейнджеры? Это еше что такое?
– Тогда заходи, – ответили мне….
Не провел я в своем номере и десяти минут, как уже лежал в постели, подобрав вокруг себя всю эту сетку. Вся кровать – причем, немалая, да еше и с крышей – была обмотана сеткой. Я ее подобрал с краев и улегся в самой середине – а сетка вокруг меня. От этого я себя прямо педрилой каким-то почувствовал, но, учитывая ход событий, педрилой я себя мог чувствовать так же, как и кем-нибудь другим.
Мало того – в двери повернулся ключ, и она отворилась. На сей раз вошла приземистая и широкая негритянка с довольно-таки доброй физиономией и совершенно необъятным задом.
И вот эта большая добрая черная деваха откидывает мою педрильную сетку и воркует:
– Дорогуша, пора простынки менять.
А я ей:
– Так я же вчера только заехал.
– Дорогуша, мы тут не по твоему распорядку простынки меняем. Давай, вытаскивай оттуда свою розовую попку и не мешай мне работать.
– Угу, – сказал я и выпрыгнул из постели в чем мама родила. Ее это, кажется, не смутило.
– Хорошая у тебя тут кроватка, дорогуша, – сообщила она мне. – У тебя во всем отеле самый лучший номер и самая лучшая кровать.
– Наверное, мне повезло.
Расправляет она простыни, а сама мне весь свой зад на обозрение выставила.
Продемонстрировала, значит, потом поворачивается и спрашивает:
– Ладно, дорогуша, простыни я постелила. Что-нибудь еше надо?
– Ну, 12-15 кварт пивка бы не помешали.
– Принесу. Только денежки – вперед.
Я дал ей денег и прикинул: ну, всё. Лег, педрильно подоткнул под себя со всех сторон эту сетку и решил: утро вечера мудренее. Но широкая черная горничная вернулась, я снова откинул сетку, и мы сидели, болтали и пили пиво.
– Расскажи мне о себе, – попросил я.
Она рассмеялась и рассказала. Конечно, в жизни ей пришлось несладко. Уж и не знаю, сколько мы так пили. В конце концов, она вскарабкалась на эту мою постель и выебла меня так, как мне редко в жизни доводилось…
На следующий день я поднялся, прошелся по улице и купил газету: вот она, в колонке популярного обозревателя.