С собой на пастбище обычно брали торбу с провизией. К нижним углам этой торбы привязывали концы веревки, серединой этой веревки связывали верх торбы, и получалось нечто, похожее на солдатский вещмешок, который носили за спиной, как обычно носят рюкзак. Руки были свободны. В торбу брали хлеб, сало, пару яиц, луковицу, бутылку молока и бутылку воды. Когда поспевали огурцы и помидоры, то брали еще и их. Поскольку бутылки были стеклянные, то вес торбы был приличным. Воды обычно на день не хватало, но лишнюю бутылку воды с собой никто не брал, тяжело носить. На Тванях, где мы пасли стадо, источников воды было только два. Небольшое болото при входе на пастбище, и Куцый плав, сравнительно большое и глубокое болото в конце нашего пастбища возле дороги на Хомино (за дорогой уже начиналось Бабкивськое пастбище), отчасти с открытой водой без растительности, в котором даже пескари водились. Для скотины этого было достаточно, а людям приходилось туго. Чтобы как-то помочь людям, дед Митрофан каждый год в паре метров от малого болота копал колодец, яму, глубиной порядка метра. Эта яма постепенно заполнялась водой из болота, но поскольку она прошла через слой грунта, то была немного почище, чем в болоте. Правда, оставался неприятный вкус болотной воды. Но когда заканчивалась взятая из дома вода, мы и такой воде были рады. Набирали ее в освободившуюся бутылку и пыли через ткань, в которую заворачивали хлеб, или через край рубашки, таким образом дополнительно ее фильтруя. Странно, что ни у кого не было расстройства желудка.
Текущее время на пастбище никого не волновало, но нужно было точно определять, когда стадо нужно гнать домой. Если пригонишь рано или поздно, то будут ругаться. Наручных или карманных часов ни у кого не было. Нужное время определяли по длине собственной тени. Длину тени определяли шагами. Оказывается, длина тени, измеренная шагами, не зависит от роста человека. Количество шагов, при измерении тени, будет одинаковым как у высокого человека, так и у маленького. В середине лета длина тени должна была составлять одиннадцать шагов, ближе к осени – двенадцать. Это соответствовало тому оптимальному времени, чтобы хозяйки могли спокойно подоить корову до наступления сумерек. Летом это было примерно восемь часов вечера, а ближе к осени – около семи.
Больше всего мне нравилось пасти стадо с дедом Митрофаном. Он умел делать практически все: точил ножи, ножницы и топоры, точил пилы и делал их разводку, ставил капканы, плел лапти, корзины и кнуты, делал деревянные грабли для сена. У него я научился почти всем этим премудростям, кроме капканов. Капкан он поставил, когда у него кто-то начал давить курей. В капкан попался хорек, и мы все ходили на него смотреть. За один день на пастбище дед сплетал корзину. Под его руководством я также сплел две корзины, но в один день я не укладывался, приходилось потом доплетать дома. Учил он меня и лапти плести, но сплел я только один лапоть, на второй терпения не хватило. Корзину я могу сплести и сейчас, а вот лапти нет. Сплел я под его руководством еще очень красивый и удобный кнут, с которым все время пас стадо. Коровы боялись его щелчков и бегать за ними приходилось гораздо меньше, чем с обычной палкой. С войны у деда под сердцем остался неоперабельный осколок, и врачи рекомендовали ему беречься, но он их не особенно слушался. Работал он в колхозе конюхом. Работа вполне спокойная, но дед курил жуткий самосад, запах которого надолго оставался в том помещении, в которое он заходил. И еще мне запомнились их отношения с бабой Софийкой, его женой. Ни одного грубого слова в адрес друг друга. Никто из соседей никогда не слышал, чтобы они ссорились. А еще при нем можно было открыто курить, он никогда не рассказывал об этом родителям.
Когда я был в 3-м классе, по селу провели проводное радио. У нас также появился громкоговоритель, можно было не отвлекаясь от дела слушать передачи. А через пару лет в колхозе установили дизель-генератор и провели электрическое освещение в дома. Столбы мужики ставили свои, от каждого дома по одному четырехметровому столбу. Два таких столба скручивали проволокой вместе, копали ямы и устанавливали столбы вдоль дороги. В каждом доме разрешалось иметь одну электрическую лампочку, розетки были запрещены. Электричество давали вечером с наступлением темноты и до 12 часов ночи, потом утром, с шести до восьми часов. Длинными зимними вечерами соседи собирались в одном из домов на посиделки. Лузгали предоставляемые хозяевами семечки, обсуждали сельские сплетни и политические новости. Иногда приходил Алексей Осипенко (отец Толика) с мандолиной, играл на ней и пел частушки. Иногда играли «в дурака» в карты. Позже, когда у наших соседей (Василенко Петра) появился телевизор, посиделки переместились к ним. Так как розетки были запрещены, для подключения телевизора покупалось специальное приспособление, которое вкручивалось в патрон, состоящее из розетки в верхней части, а в нижнюю снова вкручивалась лампочка. Такой патрон, с цоколем и розеткой. На день он выкручивался, и при проверке висела обычная лампочка.
В это время у нас появилась первая собака, вернее щенок. Алла, по дороге со школы, где-то подобрала рыжего щенка дворняги и принесла его домой. Уговорила отца оставить его жить у нас. Прожил он до холодов в небольшой будке, которую сделал для него отец. С наступлением холодов он начал на ночь забираться в хлев, где было сравнительно тепло. Сообразительный был. Как мы потом поняли, он ложился спать под бок к поросенку, чтобы было теплее, это его и сгубило. Поросенок уже был довольно большой, и переворачиваясь с боку на бок, во сне щенка задавил. У Аллы было море слез, но через некоторое время она успокоилась, и притащила нового, такого же рыжего. Этот вымахал в огромного пса. С тех пор собаки у нас не переводились. Я к собакам относился нейтрально, особого восторга и восхищения они у меня не вызывали. Не помню, чтобы я когда-нибудь подходил их погладить, если только сам подбежит и ластится. Мое участие в уходе за ними ограничивалось тем, что сделал для них нормальную большую будку и иногда кормил.
Другое дело кошки. Кошки мне больше нравились. Их у нас жило всегда не меньше двух. Особенно хороша была одна кошка, которая ловила больших крыс, размером почти с нее. Пойманную крысу она всегда притаскивала к дому и клала возле порога, чтобы показать свою работу. Только после того как все на нее посмотрели, она ее забирала и где-то съедала или котятам скармливала. Коты всегда были ленивыми, даже мышей не всегда ловили. Но с кошками была другая проблема, куда потом девать котят. Однажды отец решил избавиться от кошки, которая приносила большие приплоды, но плохо ловила мышей. Когда ехал в лес за дровами, он посадил ее в мешок, чтобы дорогу обратно не запомнила, и завез в лес, примерно за восемь километров от дома, и там выпустил. Отец вернулся с дровами под вечер, а кошка уже в обед была дома.
Еще одно воспоминание про умных животных. Через дом от нас жил дед Пылып Тыщенко. Жил очень бедно, в хатке-развалюшке под соломенной крышей, возле которой стоял такой же сарайчик, крыша которого светилась во многих местах. В колхоз он не вступил и жил безземельным единоличником, зарабатывая на жизнь единственной лошадкой, которую держал в этом сарае. Даже курей у него не было. Была у него только маленькая собачонка по кличке Чита. Чита была ласковая, никогда не сидела на привязи и свободно бегала по всем дворам. Как-то начали замечать, что она в зубах носит куриные яйца. Сама она до этого додумалась, или ее этому обучили, но она собирала на чужих подворьях яйца, приносила домой и складывала их возле порога. Я думаю, что деду Пылыпу, в его бедной жизни, это была неплохая подмога.