Профессор. Нравственная сущность человека имеет свою природу, физическую в том числе, только это очень тонкие материи.
Сын. Никогда не думал.
Профессор. А думать полезно. И интересно. Я вот всю жизнь размышляю над разными проблемами, и мне не надоело. (Помолчав.) После смерти мамы меня только работа и спасла. Да ещё ты.
Сын. Мне тогда казалось, что ты меня не замечаешь.
Профессор. Я просто старался меньше на тебя смотреть: ты так похож на свою маму… Мне было больно видеть в тебе её черты. Пойми это правильно.
Сын. Понимаю.
Профессор. Не обижайся.
Сын. Не обижаюсь. (Помолчав.) Отец…
Профессор. Да?
Сын. Ты столько лет потратил на свои исследования. К чему ты пришёл? Ты ведь не случайно заговорил об этом сегодня.
Профессор. Я пришёл к парадоксальному выводу: люди тоже воздействуют на Солнце.
Сын. Как?!
Профессор. Своими добрыми делами, душевным теплом, чистыми помыслами мы повышаем солнечность мира, отдаём Солнцу обратно его чистую лучистую энергию, и оно продолжает жить. Но в последнее время количества зла в мире критически выросло, оно искажает, коверкает души людей, разрушает всё изначально доброе, что в них есть. От нашего мира теперь исходит тьма, она ещё не видна глазами, она доступна только внутреннему зрению, но скоро… О, скоро будет катастрофа.
Сын. О чём ты, отец?!
Профессор. Солнце скоро погаснет.
Сын. Ты… Ты в своём уме?
Профессор. Я бы обиделся на тебя, если б не видел, как ты встревожен. Это хорошо, что ты неравнодушен.
Сын. Прости, я был резок. Но всё-таки я не пойму, ты меня пугаешь.
Профессор. Меня самого пугает моё открытие, но это так. Когда зло победит, когда всё страшное, дикое, звериное выйдет наружу, а остальные будут трусливо прятаться по углам, наш мир станет тусклым, он будет очень скудно освещаться, потому что мы убьём Солнце. Это взаимосвязано: чем Солнца будет меньше, тем меньше в людях останется человеческого. Грядёт хаос и смерть.
Сын (вздыхает). Ты берёшь на себя слишком много, отец. Ты ведь не пророк. А если ты прав, то что делать? Как жить, зная, что мы все обречены?
Профессор. Даже если бы я мог донести эту идею до всего человечества, даже если бы мне все поверили, и то вряд ли можно рассчитывать на положительный результат.
Сын. Почему?
Профессор. Да потому, что человек инертен, ленив, им управляют привычки и стереотипы, он меняется медленно, с трудом. А чтобы спасти человечество и Солнце, нужно измениться большинству, в идеале – всем.
Сын. Значит, мы обречены…
Профессор. Мы обречены на гибель нынешнего мира. Но, может быть (у меня теплится такая надежда), вслед за тёмными временами наступит Возрождение, Рассвет, Воссветление. Ведь человек не просто общественное животное. Муравьи вон тоже общественные – общественные насекомые, но мы же не муравьи. Чтобы жить по-настоящему, человеку нужно нечто большее, чем всем остальным живым существам. Ему нужна мечта, движение вперёд, к новому, неизведанному. Человек живёт в настоящем, но устремлён в будущее. Живёт в данный момент, но помнит о прошлом. Поверх реального мира наброшена, словно незримая сетка, система понятий и представлений о нём. Мы единственные из живых существ, кто способен осознать, что такое мир, а значит, мы можем разумно действовать. Иначе зачем нам дан разум?
Сын. Эх, отец, ты как был, так и остался идеалистом.
Профессор. Нельзя жить только материальным. У нас же есть душа, есть дух.
Сын. Ну хорошо. Мы обязательно поговорим об этом, когда я вернусь.
Профессор. Ты уезжаешь? Надолго?
Сын. Да, на неделю.
Профессор. Куда?
Сын. В Энск.
Профессор. Опять будешь защищать убийц, воров, растлителей?
Сын. Это моя профессия.
Профессор. Профессия – защищать негодяев?
Сын. И не пытайся, я не поддамся, моя броня крепка.
Профессор. Броня цинизма?
Сын. Пусть так. Иначе не выжить.
Уходит в другую комнату, начинает собирать вещи. Профессор прислушивается, стоя у окна. Сын возвращается.
Отец, береги себя. Я скоро приеду.
Они обнимаются.
Профессор. Счастливого пути.
Сын. Пока! (Уходит.)
Профессор печально глядит ему вслед. Квартира «закрывается».
Явление второе
«Открывается» вторая квартира. Мать вытирает пыль с подоконников, поливает цветы, Дочь сидит за компьютером.
Мать. Хороший день.
Дочь. Почему?
Мать. Солнечный. Сразу на душе веселей.
Дочь. Мне так всё равно.
Мать. Ну не скажи. Когда пасмурно, сразу весь мир каким-то унылым кажется, безрадостным.
Дочь. Это у тебя воображение разыгралось.
Мать. Смотри, сын профессора.
Дочь. Где?
Вскакивает, подходит к окну, внимательно смотрит, как тот идёт по двору.
Мать. Какой красивый молодой человек. Сразу видна порода. Стáтью в отца, лицом в мать.
Дочь. Ты знала его мать?
Мать. Да, чисто по-соседски. Они же тут живут с самого начала, как дом сдали. Уже лет тридцать прошло. Моим родителям тогда тоже здесь квартиру дали. Потом мама умерла, она тяжело болела. Папа уехал в деревню, к родне, там и погиб во время пожара. А я вышла замуж, мы тут с твоим отцом жили.
Дочь. Ну, опять пошли воспоминания. Я же тебя спросила про жену профессора.
Мать. Какая ты неприветливая стала, с тобой трудно разговаривать. (Помолчав.) Ну что? Они оба работали в университете, только она филолог, а он физик. Часто уезжали в командировки куда-то. Очень дружные были, не разлей вода.
Дочь. А какая она внешне была?
Мать. Сейчас говорят «стройная», а раньше – «худенькая». Вот она такая была, как подросток. Живая, быстрая, приветливая (укоризненный взгляд на дочь), всегда первая поздоровается, рассмеётся, как колокольчик. С таким человеком легко жить.
Дочь. Так она красивая была?
Мать. Ну, у всех свои представления о красоте, и мы, женщины, других-то женщин обычно не хвалим, но я бы назвала её красивой: черты лица тонкие, глаза ясные, в душу тебе глядят. Светлая такая женщина была.
Дочь. А когда она умерла?
Мать. Да уже лет двадцать прошло.
Дочь. Так он без матери вырос, получается.
Мать. Ну, где-то в третьем классе, наверное, учился, когда мать умерла. Она в одночасье слегла. Раз – и нету человека. А от какой болезни, не знаю.
Дочь. И что профессор? Больше не женился?
Мать. Ты что? Там такая любовь была… Нет, он на женщин даже не смотрел. (Откашливается.) Неловко вспоминать…
Дочь. Что такое?
Мать. Мы с твоим отцом как раз развелись, тебе четыре года было, ты ничего не помнишь, наверное.
Дочь. Нет.
Мать. Я тогда подумала: вот мы два одиноких человека, почему бы нам не связать свою жизнь?
Дочь. Что?! Ты клеила профессора? (Смеётся.)
Мать. Мне всего двадцать девять было. Посмотри старые фото, я на них хорошо выгляжу. Профессор тоже ещё молодой мужчина был, в расцвете сил. Он и теперь хорош, а раньше… Что ты! На него все женщины заглядывались.
Дочь. Верю, верю. Ты про себя расскажи. Что ты там предприняла?
Мать. Ну что… Я по-соседски… Пирожков настряпала, им принесла, угостила. Профессор и не отказался, машинально взял, поблагодарил. Почти такой же, как всегда, только взгляд потухший, всё в сторону глядел да куда-то вдаль, как будто он не здесь был. А сына я в гости к нам звала, он приходил даже пару раз, чай у нас пил, с тобой играл.
Дочь. Не может быть. Я ничего не помню.
Мать. Да, вы тут на ковре с ним сидели, из кубиков дом строили. Я это хорошо запомнила, потому что мечтала тогда о новой семье: вот дом, это наш дом, наш уголок, наш очаг… Вот наши дети…
Дочь. А почему не вышло-то?
Мать. Так сердцу не прикажешь. Профессор никого не видел, ничего не замечал, как будто от него только оболочка осталась. И мальчишка перестал приходить. Видно, неинтересно ему у нас было, а может, отец запретил.
Дочь. Жаль.
Мать (вздыхает). А уж как мне было жаль…
Дочь. А что сейчас, ты совсем не общаешься с профессором?
Мать. Ну, как… По-соседски… Здороваемся, иногда так, пару фраз скажешь, он что-то ответит. Ну, случайные люди тоже могут поговорить, например, когда в лифте едешь или в очереди стоишь. Это ведь ненастоящее общение.