После ареста И. Джугашвили в марте 1908 г. Бакинское ГЖУ послало для идентификации личности его фотографии в Кутаисское и Тифлисское ГЖУ. Из Кутаиса ответили, что «опознать Джугашвили по представляемой при сем фотографической карточке ввиду давности времени, никто из чинов вверенного мне пункта и полиции не мог» (см. док.61). Из Тифлиса также отписали, что «установить личность Джугашвили по карточке не представилось возможным, так как фотографической карточки в Управлении не имеется, а его лицо никто не помнит» (см. док. 62). Со времени, когда Джугашвили сидел в Кутаисской тюрьме и проходил по делу о Тифлисском кружке РСДРП, не прошло и пяти лет, так что память у жандармских чинов была весьма короткой.
Не лучше, конечно же, обстояло дело с расследованием виновности арестованных, поиском доказательств и т. д. Арестованные видные революционеры нередко вскоре выходили на свободу, как С. Орджоникидзе и другие участники первомайской демонстрации 1907 г., затем присоединившиеся к ним в тюрьме участники большевистского фракционного собрания (среди них С.Спандарян, А. Енукидзе, А. Джапаридзе, И.Фиолетов). Тогдашнее свое освобождение Орджоникидзе приписывал взятке («небольшой сумме»), данной ротмистру Зайцеву (см. док. 5), а в 1909 г. за взятку тому же Зайцеву в размере 700 рублей был выпущен из-под ареста С. Шаумян[8].
Неудивительно, что Баку по-прежнему притягивал подпольщиков разных мастей. Приехавшая в январе 1908 г. К. Захарова-Цедербаум вспоминала, что «застала там много товарищей, вынужденно или добровольно съехавшихся туда с разных концов России. […] Сюда же перекочевали многие из рабочих, принимавших активное участие в революционном движении и вынужденных уйти от репрессий»[9]. Как, собственно, поступила и сама рассказчица – меньшевичка, жена брата Мартова С. О. Цедербаума.
В январе 1907 г. в Баку перебрался Сурен Спандарян[10], в марте – Серго Орджоникидзе. Степан Шаумян, и без того много бывавший в Баку, окончательно там поселился в начале июня[11]. К середине 1907 г. в Баку обосновались Буду Мдивани, Н. Н. Колесникова (О. А. Тарасова), позднее М. С. Ольминский,
А. М. Стопани и другие большевики[12] (см. док.5–8). В 1908 г. в Баку из Луганска переехал Климент Ворошилов, но в описываемое нами время его в Баку не было заметно. В 1940 г. Сталин в письме историкам М. А. Москалеву и Е. Н. Городецкому пояснил, что Ворошилов тогда не входил в состав «руководящей группы большевиков», «был в Баку всего несколько месяцев и потом уехал из Баку, не оставив после себя заметных следов»[13]. Несколько загадочно, что сам Ворошилов вовсе промолчал об этом периоде в своей мемуарной книге, первый том которой закончил спадом революционного движения в 1907 г., а второй начал с нового революционного подъема 1911–1912 гг. Промежуточные несколько лет почему-то оказались пропущены, то ли оттого, что ничем не были примечательны, то ли Ворошилов имел свои причины на них не останавливаться.
В середине июня или начале июля 1907 г.[14] в Баку переехал и Иосиф Джугашвили, взяв с собой жену и ребенка.
Первыми его шагами на новом месте стали выступления на собраниях партийцев с рассказами о съезде и его решениях. О том, что именно он говорил, видно по его статье «Лондонский съезд Российской социал-демократической рабочей партии (Записки делегата)», которая была напечатана в газете «Бакинский пролетарий». Статья вышла двумя частями 20 июня и 10 июля за подписью «Коба Иванович», прозрачно соединившей всем известную партийную кличку с псевдонимом, которым он пользовался на съезде[15]. 27 июля 1907 г. во время обыска в захваченной стараниями жандармского ротмистра Орловского подпольной типографии РСДРП помимо прочего были найдены пять наборных столбцов «Заметок о Лондонском съезде РСДРП»[16]. Очевидно, это была та же самая статья, поскольку другие бакинские партийные публицисты о съезде не писали[17]. Статья была написана по-русски, что означало новые условия и новый этап для Джугашвили как автора. Если до недавнего времени он писал прежде всего по-грузински для грузинской аудитории, то теперь читатели сменились и в дальнейшем ему предстояло писать на русском языке.
На собраниях слушавших Кобу бакинских партийцев резолюция о роспуске боевых дружин и запрещении «партизанских действий» (которые в Баку без обиняков именовали «террором»), как и следовало ожидать, была встречена с недоумением. Решения, правомерные и понятные для других частей империи, в Баку при существовавшем там уровне насилия выглядели иначе. В городе, где армяне и мусульмане взаимно опасались ходить в чужие кварталы, а полицейских филеров убивали как опасных чужаков, где нефтепромышленники и инженеры не появлялись без телохранителей из местных головорезов, рабочие для безопасности по вечерам возвращались с нефтепромыслов в город только гурьбой, а по утрам на дорогах то и дело находили тела припозднившихся путников, где население было поголовно вооружено, – в таком городе идея о роспуске боевой дружины вряд ли могла показаться разумной. Не были готовы бакинские социал-демократы и к отказу от террористических актов, то есть убийств. Настроения рабочих в этом плане были даже еще более решительными, чем у революционеров[18]. В феврале 1907 г. С. Спандарян поместил в газете «Орер» («Дни») статью «Организация или грубая сила?», направленную против того, что тогда называли «экономическим террором», то есть убийств хозяев, управляющих заводов, инженеров и других служащих. Само по себе появление статьи указывает на актуальность проблемы. «За последнее время в рабочих массах имеет успех проповедь грубой силы, бомбы, кинжала, так называемая проповедь действием», – писал Спандарян, убеждая читателей, что «такая проповедь такого действия – не что иное как отрыжка мелкобуржуазной идеологии, и она очень и очень далека от подлинного пролетарского социализма»[19]. Больше года спустя И. Джугашвили написал для газеты «Гудок» статью «Экономический террор и рабочее движение» (опубликована без подписи 30 марта 1908 г.). Пафос статьи несильно отличался от написанного Спандаряном год назад: «Нет, товарищи! Нам не пристало пугать буржуазию отдельными набегами из-за угла – предоставим заниматься такими «делами» известным налетчикам. Мы должны открыто выступить против буржуазии, мы должны все время, до окончательной победы, держать ее под страхом! А для этого требуется не экономический террор, а крепкая массовая организация, могущая повести рабочих на борьбу» [20]. 15 мая 1908 г. С. Г. Шаумян в «Бакинском пролетарии» также выпустил статью со схожим названием «Классовая борьба и экономический террор», где констатировал, что «экспроприации и экономический террор обнаруживают тенденцию свить себе гнездо в рабочих массах», и уверял, что террор выгоден исключительно самодержавию и ведет к его укреплению, так как на место убитых приходят еще более реакционные деятели. «Потеряло ли что-нибудь царское правительство, когда убили Плеве? Наоборот, оно приобрело Столыпина»[21].
С. Гафуров, сделав ремарку, что прежде террор допускался «только с разрешения Бакинского комитета, по отношению к тем лицам, которые […] открыто борются и душат революционное движение», рассказал о прениях по этому поводу летом 1907 г. на межрайонном рабочем собрании после сообщения Кобы о резолюции Лондонского съезда. «Товарищ Сталин, сидя не то на тумбочке среди мастерской, не то на паровом насосе, спокойно следил за ходом прений. Прения протекали бурно», большинство было за «отмену террора», но группа молодых партийцев, среди них Гафуров, не принимала этой меры. «Мы подошли к тов. Сталину и спросили: «Как же, тов. Коба, когда ни чем не стесняясь, открыто борются, душат революционное движение, как же не применять к таким лицам террор?» Товарищ Сталин нам ответил: «Ну вот, возьмем управляющего Московско-Кавказского товарищества. Он такой человек, как вы говорите, он ничем не стесняясь, душит революционное движение. Вы его уберете, а вместо него придет другой – еще хуже, этого уберете – третий придет, а таких сволочей сколько угодно. Таким путем нельзя достигнуть нашей цели освобождения рабочего класса. Единственная возможность достигнуть этого только путем организованной борьбы». И товарищ Сталин указал нам дальше, что нам нужно делать для организации рабочих. После этого мы единодушно решили отменить террор»[22]. Очень сходны воспоминания И. В. Бокова: «С нашей стороны были случаи единичных террористических актов, как в отношении нефтепромышленников, так и в отношении черной сотни, – признавал мемуарист. – Но тов. Коба нас предупредил, что мы этого делать не должны и не имеем права, ибо наша тактика исключает единичный террор, это только дает повод социалистам-революционерам разжигать больше страсти против большевиков» (см. док. 11).