– Не прошёл? – На ступеньку рядом с ним уселся рыжий парень с усеянным веснушками лицом, на вид чуть постарше Лёни. – Первый раз?
– Пе-ервый, – кивнул Лёня. – И по-оследний.
– Глупости. Я вот три раза поступал и поступил.
– По-оздравляю.
– Я серьёзно, пацан. С первого раза только блатные поступают, по квоте.
– Что ещё за-а кво-ота?
И рыжий охотно объяснил, что дети, закончившие музыкальную школу при консерватории, поступают без экзаменов, просто пройдя собеседование, на котором им задают самые примитивные вопросы, создают видимость экзамена. Лёня сразу вспомнил девчонок и вопросы про Стравинского, показавшиеся ему идиотскими. Вот почему они были так расслаблены и уверены в себе, они знали, что поступят.
– Это не-ечестно, – пробормотал он.
– Как сказать, – пожал плечами рыжий. – Они десять лет за инструментом в школе горбатились, чтобы этот блат получить.
Лёня хотел сказать, что тоже горбатился, пусть не десять, пусть семь лет. Но вдруг подумал, что вряд ли это слово подходит, что-то в нём есть такое… подневольное. А для него занятия музыкой всегда были отдушиной, поощрением после трудного школьного дня, удовольствием.
– А после це-эм-шат, как мы их называем, идут позвоночные, – продолжил рыжий. – Ну то есть те, за кого позвонили, у кого родители большие шишки. Вот это уже несправедливо, да, когда бездарные детки партийных работников и гэбистов, играющие как ресторанные лабухи, идут вне конкурса.
Тут Лёня подумал, что он-то и есть самый настоящий сын гэбиста или где там его отец служит? Но папа ни словом не обмолвился, что может помочь с поступлением. Да Лёне бы и в голову не пришло его просить.
– Вот и считай, сколько мест остаётся после них всех, – резюмировал рыжий. – Так что, если хочешь на следующий год поступить, мой тебе совет – договорись с кем-нибудь из местных преподов об индивидуальных занятиях. На платной основе, конечно. Тебя за год натаскают, а потом ещё и помогут поступить, дело чести – своего ученика протащить. Что ты так смотришь? Да, я так и поступил. Но поступил же!
– У ме-еня де-енег нет, – вздохнул Лёня.
– Деньги можно заработать. Считай, что тебе сегодня крупно повезло, парень. – Рыжий порылся в потрёпанном портфеле, достал карандаш, вырвал лист из нотной тетради и что-то начиркал. – Вот, держи. Гастроном «Елисеевский» знаешь?
Никакого гастронома Лёня, конечно, не знал.
– Деревня! – Рыжий ещё что-то начиркал. – Вот адрес. Спросишь Тамару Матвеевну, она там завскладом. Скажешь, что от меня. Я два года у неё на складе работал грузчиком по ночам. Дело нехитрое, ночью приходит машина с товаром, его нужно перетаскать на склад, разложить. Часа два занимает, потом можно и поспать. А день у тебя свободен, занимайся музыкой, готовься к поступлению. Денег нормально платят, на уроки хватит. Хлебное место тебе по наследству передаю.
Лёня поблагодарил, забрал бумажку, сам не понимая зачем. Какой гастроном, какой склад, какие уроки! Он сегодня же соберёт вещи и уедет домой в Сочи. И пропади она пропадом, эта консерватория, вместе с этой их Москвой!
* * *
Но никуда он не уехал. До вечера бродил по городу, уставший, голодный и опустошённый, не в силах вернуться туда, к бесконечно бормочущему телевизору, равнодушной Лике, вечно отсутствующему, в физическом и моральном смысле, отцу, который, конечно же, задаст тот единственный вопрос, на который у него нет ответа. И Лёня даже представлял, что он скажет ему и как. Удивлённо поднимет брови, нахмурится, пронзит его фирменным стальным взглядом и ледяным тоном произнесёт: «Не поступил? Ты не смог поступить? Да, видимо, я ошибся. Ты не настоящий Волк». Скорбно покачает головой и уйдёт в свою комнату. Лёня всё это уже неоднократно видел во время приездов отца в Сочи. «Ты не умеешь плавать? Ты не настоящий Волк!» – с этого всё началось, и Лёня потом полночи всхлипывал, прижимаясь к бабушкиной груди, засыпая и вновь в ужасе просыпаясь от нехватки воздуха, от давящей на уши булькающей тишины. После того раза отец уже ни к чему его не принуждал, выбрал новый подход, вот эти нахмуренные брови и скорбное выражение лица, демонстрирующее полное разочарование в сыне. «Ты плохо учишься? Тройка по чтению? Четыре по физкультуре? Тебе не стыдно? Ты не настоящий Волк!» И объясни, что никто больше тройки ему по технике чтения не сможет поставить как бы он ни старался и как бы хорошо учительница к нему ни относилась, норматив есть норматив. За четвёрку по физкультуре и правда было стыдно (уж физкультура-то, где все отличники!), но каждое занятие у них начиналось с бега вокруг школы, три круга, а после первого Лёня уже задыхался, во рту появлялся странный привкус непонятно откуда взявшейся мокроты, а с лица градом тёк холодный пот. После такой пробежки у него просто не оставалось сил на весь остальной урок, с прыганием через козла, кувырканием на кольцах и прочими упражнениями, приводившими в восторг остальных ребят. Если бы не этот чёртов бег! Ведь вне школы они с Борькой и по деревьям лазили, изображая Тарзана из популярного тогда фильма, и на море бесились часами. Бег в начале занятия портил всё! Но как объяснить это папе? Он же прекрасно бегает до сих пор! Встаёт рано утром и до службы бегает вокруг дома. И нормы ГТО сдал с первого раза!
Лет в четырнадцать он услышал опять сказанное разочарованным тоном: «Ну а девушка-то у тебя есть? Нет? Ты не настоящий Волк! Вот я в твои годы…» И он краснел, думал о Кате, не зная, можно ли назвать её своей девушкой. И даже если она его девушка, то папе-то об этом он не мог, не хотел говорить. Считал неприличным, неправильным, недопустимым. А отец добавил:
– Всё потому, что ты никак не избавишься от своего дурацкого заикания. Давно пора забыть про тот эпизод…
– Молчать! – Бабушка так приложила рукой об стол, что подпрыгнули и звякнули стаканы, а тарелка с хлебом, стоявшая у края, вообще упала на пол и разбилась. – Не смей, Виталий! Тебя там не было, крыса ты тыловая!
– Я крыса тыловая? Да я в кольце обороны Москвы был! – тут же взвился уже захмелевший отец.
– Ты был!.. В заградотряде ты был! Много смелости надо по своим стрелять!
– Я не стрелял по своим! Но существует приказ, и…
Они уже орали друг на друга, два ветерана со всё ещё не залеченной памятью, сверкая глазами и не выбирая выражений. Лёня молча выскользнул на улицу и убежал в бамбуковую рощу. Он терпеть не мог громкие звуки, ненавидел крик, даже адресованный не ему. В тот раз он сделал важный вывод – отец не понимает. Лёня уже научился делить людей на понимающих и принимающих его недостаток и всех остальных. К первым относились самые близкие: бабушка и Олеся, Борька и вся семья Карлинских, преподаватели музыкальной школы и некоторые учителя из общеобразовательной. Отец не понимал. А значит, при нём нужно было поменьше открывать рот, а лучше вообще молчать.
Но самое обидное «ты не настоящий Волк» прозвучало совсем недавно, прошлым летом, когда отец узнал, что Лёньку не возьмут в армию. У медкомиссии никаких сомнений на его счёт не возникло, в документах написали «не годен» и дружелюбно посоветовали идти получать гражданскую специальность.
– Я с ними разберусь! – кричал отец, нервно вышагивая по комнате. – Что за глупости! Самоуправство! У меня в полку был сержант Фазиль Исхаков, так, когда он говорил, никто слова разобрать не мог! И прекрасно служил, погиб в сорок четвёртом, правда.
– Ты не сравнивай, – отозвалась бабушка, меланхолично помешивая в кастрюле мамалыгу – любимую Лёнькой кукурузную кашу, особенно вкусную с домашним копчёным сыром. Мамалыга требовала непрерывного перемешивания, и делом это было непростым, он как-то сам попробовал, через пять минут чуть рука не отвалилась, а готовилась каша почти час. – Твоего Фазиля во время войны призвали, тогда всех подряд гребли. А сейчас мирное время.