– Нет, не к чёрту! – Тролль загадочно начал свою тронную речь. – Мы продадим все его открытия. Вы закроете долги, и денег ещё хватит, чтобы прожить безбедно десять прекрасных жизней.
– Всего лишь десять? Я думал больше.
– Не остри, Гера, – повторился Тролль. – А я получу свои комиссионные. И всё будет в шоколаде.
– Кроме одного. Никаких открытий нет. Мы даже не знаем, что изобрёл наш отец, разве что этот огрызок бумаги, исписанный почерком отца.
Герман замолчал. В комнате повисла неловкая пауза.
– Это неважно, – воскликнул Тролль. – Все знают, что твой отец что-то изобрёл. Соберем непонятные бумаги, обернём их красной ленточкой и назовём их научными трудами. Глеб умеет подделывать почерк, я умею продавать, а ты найди хотя бы что-нибудь, от чего можно оттолкнуться.
– Но это ведь обман? – тихо возмутился Глеб.
– Жизнь – это шоу, а мир – великий обманщик. Разве ты не обманывал своих родителей, притворяясь хорошим мальчиком? А ты, Герман, не обманывал свою девушку, обещая любить её всю жизнь? – Тролль с грустью посмотрел на фотографию девушки, стоящую на журнальном столике. – Правда в том, что все хотят быть обманутыми. И мы не исключение…
– Я бы не хотел быть обманутым, – тихо противоречил Глеб.
– Ты думаешь, нам поверят? – Герман нервно закурил сигарету. – Это уже какая-то фальсификация.
– Ты не видел настоящих фальсификаторов, – красноречиво говорил Тролль, словно он был на митинге. – Мы продадим открытия твоего отца, и поверь, покупатель будет счастлив стать обладателем загадки, которую никогда не разгадает. Счастье обладать тем, чего желает весь мир, и не понимать, что это есть на самом деле. По моему опыту, это стоит огромных денег. В общем так, я к юристу смотаюсь, посмотреть договор с покупателем. Глеб завершает работу по переезду, а ты, Герман, собери всё что может сойтись под наследство, встречаемся здесь в 16.00. Не опаздывайте.
Тролль так же быстро исчез, как и появился.
– Сегодня день Вероники, я думал ты её быстро забудешь, – Глеб взял в руки фотографию девушки, о которой упоминал Тролль. – Мне нравились её длинные рыжие волосы.
Вероника была подругой Германа. Пять лет назад они возвращались домой в автомобиле. За рулём был Герман. Произошла авария, она погибла, а он остался жив.
– Разве это сейчас имеет значение, – ответил Герман. – Ты хотел меня спросить о другом, но вспомнил про неё. Возможно, ты хотел узнать, считаю ли я себя виновным в её смерти? Так? В тот день мы отдыхали, но мне написал отец, что я ему срочно нужен, и я, бросив всё, помчался к нему. Потом эта авария.
Герман старался забыть всё то, что причиняло ему боль. Наверное, она торопилась жить, поэтому её жизнь была такой яркой и короткой, словно звезда в небе родилась, осветила Вселенную и упала в небытие. Если он и вспоминал её, то видел всегда издалека, стоящую к нему спиной, он никогда не видел её лица, возможно потому, что после аварии от лица ничего не осталось. Однажды он принял много снотворного, чтобы соединиться со своей возлюбленной. Уснул и увидел сон, в котором была она. Герман хотел войти в комнату, где они раньше жили вместе, и увидел через дверную щель её, в красном платье, подаренном ей Германом, подчеркивающим её длинную мраморную шею, и рядом с ней мужчину, держащего ребёнка на руках. Она с такой нежностью смотрела на этого чужого незнакомого мужчину, и, видимо, почувствовав взгляд Германа на себе, обернулась. В её глазах был холод, раздражение и недосказанность, может быть, она хотела ему сказать о любви, а может быть, этот молчаливый взгляд обвинял его в её смерти.
– Когда это случилось, – продолжал Герман, – её уже не было. Я приехал к отцу и спросил его, что случилось? Из-за чего я так спешил к тебе, гнал машину? Он ответил холодно и отстранённо, как будто ничего не случилось: «Так ничего важного. Я рад, что ты жив. Мне жаль её, но таких Вероник, у тебя будут сотни…»
– В этом весь отец, – Глеб оторвал Германа от воспоминаний. – Я знаю, ты всегда хотел понять отца: гений он или тиран? Но ты никак не можешь принять, что он обычный человек, как мы все, подверженный порокам, слабостям и сомнениям. И тебя это убьёт, потому что быть таким как все, это ниже твоего достоинства. Ты боишься признаться себе, что хочешь вернуть отца, чтобы вернуть прежнюю жизнь. Но мертвые не возвращаются, а жизнь, как ни парадоксально, продолжается, хочешь ты этого или нет.
– Ты думаешь, мы правильно поступаем? – с кислой улыбкой произнёс Глеб.
– У нас нет выбора.
– Как тебе Алхимик? Правда, странный тип?
– Алхимик? – Герман пытался вспомнить всё, что связано с этим именем. Но обрывки мыслей терялись, растворялись, как корабли в тумане, и он пытался за них ухватиться, чтобы что-то понять: загадочный клуб экзорцистов, убогая квартирка, множество дверей. Он очень удивился, как смог он так сильно проникнуться сном. Он пытался уловить сон, как птицу за хвост, но сон ускользал, и ускользал, как аромат духов. Экзорцисты? Причём тут экзорцисты? Кто такой Бальтазар? Бальтовар? И что вообще ему приснилось, что его так сильно впечатлило? Ах, Алхимик. И он вспомнил отчётливо вчерашний вечер. Очередная вечеринка на 25-м этаже Сити Холла. Контингент отобран. Представители «бриллиантового круга», богатые и знаменитые.
– Это тот в длинном чёрном плаще? Не помню.
– Он назвал тебя клоуном, – произнёс Глеб. – Мне из сегодняшнего дня больше нравится мысль, что мы боги. Звучит обнадёживающе. Обанкротившиеся боги, уже точнее. Что значит быть богом? Это вопрос. Ты ничего не хочешь мне рассказать?
Посмотрев на часы, Глеб тяжело вздохнул:
– Я должен идти. Встречаемся здесь через три часа, как сказал Тролль. Может быть, все образуется…
Герман не рассказал брату, что три дня назад, на форуме, посвящённом его отцу, кто-то положил ему в карман ключ и бумажку с адресом, и он собирался туда.
Дождь. Пианист, ударяя тонкими пальцами по фортепьяно, выпускал на волю одну за другой ноты, сплетённые между собой нитью музыки, как голубятник, подбрасывает птиц в небо, чтобы они взлетели и парили меж облаков. Капли, как гроздья винограда, падая на асфальт, рассыпались и, превращаясь в зеркало, отражали реальность. Спрятавшись под зонтом-тростью, Герман в начищенных ботинках ступал по лужам, разбрасывая воду, подобно Нептуну в океане. Он видел под собой потухшее небо, мохнатые клубки туч и разноцветные треугольные крыши домиков, похожие на шляпы состоятельных дворян из Средневековья. Мерцание автомобильных фар. Лёгкий туман поднимался с земли и был похож на дух, бродивший по городу в широком мужском костюме начала XX века. Герман улыбнулся. Среди чёрно-белого синематографа, мелькали яркие плащи и кокетливые маленькие сумочки. Женщина, пьющая кофе, со взглядом, устремлённым вдаль. Бармен, как фокусник, умело колдует над коктейлем, превращая ломтики ананаса в зонтики, а лимон в кусочек солнца. Одинокий художник, брошенный своей женой, на последние деньги покупает краски и мольберт, чтобы нарисовать свою музу. Собирая её черты, как мозаику, среди дам, случайно оказавшихся в кафе, в мокрой обуви и с капельками дождя на ресницах, он ищет совершенство. Они просто пьют кофе, наслаждаясь ароматом, останавливающим время, и не знают, что у кого-то из них сегодня художник украдёт разрез губ с изящным изгибом, чья-то улыбка станет загадкой на века, воплотив идеал женской красоты, кисть руки, к которой хочется прижаться, мокрые волосы, пахнущие жасмином, а чьи-то бездонные глаза заставят поверить в любовь. Как что-то неосязаемое, она витает в воздухе, её не видно, но знаешь, что любовь есть во все времена, и находится здесь в маленькой безымянной кофейне, которой нет ни на одной карте мира. Мужчина с бородой, с оставшимися крошками от сэндвича на ней, курит трубку с едким табаком и, покашливая, читает газету, поднося лупу к ещё хранящей с себе запах типографии, бумаге. Капля пота стекает с его лица и падает в чашку с остывшим кофе, нарушая застывший рисунок на дне бокала, и черепаха превращается в змею. Мальчик, лет семи, смотрит на него, и едва тот отворачивает, крадет кошелёк. Солнечный свет его ослепляет, и ребёнок выбегает на дорогу, где на огромной скорости мчится ему навстречу автомобиль. «Остановись!»– восклицает Герман и поднимает глаза, чтобы увидеть перед собой серый горизонт и абсолютно безлюдную улицу. Что это было? Он видел в отражении всё, кроме себя, и ещё кое-что. Позади, в шаге от него, за Германом следовало тёмное пятно, похожее на тень.