– Максим Михайлович, – через пять минут не выдерживаю я. – Сделать вам чай?
Он, широко распахнув глаза, с удивлением смотрит на меня. Улыбаясь, достаю из сумки пачку чая – с бергамотом, как он и просил меня в прошлую пятницу. Удивительно, что еще на прошлой неделе все в моей жизни было в порядке, за некоторым исключением, а сегодня – пять дней спустя, из меня словно вытянули всю душу.
– А можно? – спрашивает учитель.
– Ну, конечно, – отвечаю я. – В пятницу вы угостили меня чаем, сегодня – моя очередь.
На тумбочке за учительским столом стоит чайник. Заглянув внутрь, вижу, что воды в нем достаточно, и щелкаю по кнопке включения. Чайник тут же начинает урчать.
– Где у вас чашки? – интересуюсь я.
– В столе. – Максим Михайлович встает, но я качаю головой, и он садится обратно. – В третьем ящике снизу.
Ящик не поддается с первого раза, но я не отступаю. В нем я нахожу белую коробку, какие-то конфеты, чайные ложки и печенье. Видимо, учитель часто пьет чай в кабинете. Чашки, как я думаю, должны быть в коробке, поэтому я водружаю ее на стол Максима Михайловича. Под крышкой я действительно нахожу сервиз – прекрасный голубой фарфор. Достаю чашки и, уже почти закрыв коробку, вижу, что в ней что-то блестит.
Через пару секунд я понимаю, что это – широкое кольцо, кажется, из белого золота. Я хочу спросить учителя, почему украшение лежит именно в этой коробке, но не решаюсь, и молча убираю ее в ящик.
Разливаю кипяток по чашкам, бросаю туда по пакетику, а затем ставлю чай перед Максимом Михайловичем. Он глубоко вдыхает резкий аромат бергамота, а потом на его лице проявляется расслабленная улыбка.
– Спасибо, Окулова, – благодарит учитель. – В ящике есть сладости, если хочешь…
– Не нужно, – отзываюсь я, – спасибо.
– Ты ведь хочешь быть журналистом? – неожиданно спрашивает Максим Михайлович.
– Это моя мечта, – признаюсь я. – Не представляю себя кем-то другим. А вы всегда хотели быть учителем?
Максим Михайлович отпивает немного чая и задумывается о чем-то своем. Сейчас он полностью расслаблен, а оттого – еще более красив, чем обычно. Можно понять Маленкову и компанию – от учителя действительно не так просто оторвать взгляд.
– Да, – вдруг говорит он, – я всегда этого хотел.
– Мужчин-филологов не так много, как мне кажется.
– Тебе не кажется. Все дело в том, что литература, если, конечно, ты хочешь по-настоящему ее преподавать, а не превращать в сухой набор биографий – очень чувственная дисциплина, а мужчины не склонны к проявлению лишних эмоций.
Я тут же вспоминаю сегодняшний урок русского и говорю:
– Сегодня вы явно не сдержались.
Максим Михайлович сначала хмурится, а потом улыбается.
– Вряд ли бы они поняли по-другому, – объясняет он. – Если честно, Окулова, мне это надоело.
– Что именно?
– Повсеместная влюбленность в меня, – признается он. Подходящий ли я собеседник для этого разговора? – Точнее, даже не в меня, а в мою внешность. Они ведь не знают, какой я человек, что мне нравится, что не нравится. Их просто привлекает картинка.
Я не знаю, что сказать в ответ, а весь вид учителя говорит о том, что он ждет хоть каких-то слов от меня.
– На ваших уроках мы видим, какой вы, – неловко произношу я.
Максим Михайлович фыркает.
– Именно потому, что ты знаешь меня, ты так удивилась, когда я сказал Маленковой все в лоб?
Что он хочет этим сказать? Я залпом выпиваю оставшийся чай, едва не подавившись под пристальным взглядом учителя.
– Значит, – нахожусь я, – я ошибалась.
Максим Михайлович тянется к чайнику и, добавив в свою чашку воды, вопросительно смотрит на меня. Я, покачав головой, скрещиваю руки на груди. Мы сидим уже десять минут, и все это мало напоминает дополнительные уроки литературы.
– Мы будем заниматься? – спрашиваю я.
– Несомненно.
Максим Михайлович берет со стола пачку влажных салфеток, достает одну и подходит ко мне. Он несколько долгих секунд всматривается в мое лицо, а затем, склонившись надо мной, откидывает мои волосы назад.
Все во мне замирает не то от ужаса, не то от еще чего-то более глубокого.
– Помнишь, я говорил, что не терплю лжи? – спрашивает учитель, а затем медленно проводит салфеткой по моему лицу.
Влага, кажется, обжигает кожу и обнажает то, что я так старательно пыталась спрятать от учителя. Максим Михайлович, кажется, разочарован. Он смотрит на салфетку – следы от косметики можно увидеть даже в темноте.
– А я, кажется, говорила, что я не обманываю, а…
– Не хочешь говорить, – перебивает меня он. – Да, это я помню. Я не знаю, что у тебя случилось, хотя догадаться, если честно, не сложно. Я повторяю тебе – я хочу помочь, а не навредить.
– Максим Михайлович, прошу вас, не надо.
– Упрямое дитя, – вздыхает он. – Тогда начнем наше занятие, раз ты совсем не хочешь мне помочь.
Словно и не было этого странного разговора. Как у него получается так быстро переключаться? Пока учитель выбрасывает салфетку в мусорное ведро под своим столом, я задумываюсь о том, что он сказал.
«Они ведь не знают, какой я человек».
Да, не знают. И я тоже не знаю и, если честно, до этого момента мне было совершенно плевать на биографические подробности из жизни Максима Михайловича, но сейчас во мне разгорается интерес.
Учитель возвращается ко мне и спрашивает:
– Ну, и с чего мы начнем?
Глава 10
Рита
– Ну, и с чего мы начнем?
Егор переводил взгляд с Риты на Олесю и обратно. Одиннадцатиклассники, затаив дыхание, ждали продолжения, словно на их глазах разворачивались неожиданные сюжетные повороты очередного модного сериала.
Афанасьева медлила. Рита же ненавидела оправдываться, но сейчас это было необходимо.
– Я не могла ошибиться, – уверенно заявила Рита. – Имя Игоря Сергеевича я написала один раз, как и имена всех остальных.
Егор тяжело вздохнул и с грустью подумал о том, какими глупыми были его одноклассницы, когда позволили себе влюбиться в учителя физики. Он сам, думал Соколов, даже и не представлял, какие баталии развернулись за право выступать с ним.
– Олеся, – попросил Егор, – дай мне свой листочек.
Краска тут же сошла с лица Афанасьевой.
– Зачем?
– Графологическую экспертизу будем проводить! – рявкнул Соколов. – Впрочем, уже и не надо! По твоему лицу все ясно! Вот скажи мне, Афанасьева, чем надо было думать, чтобы вместо настоящего листа с жеребьевки вытянуть свой? Ты надеялась, что Рита действительно ошибется?
Сгорая от жгучего стыда, Олеся втянула голову в плечи, мечтая исчезнуть из кабинета. На нее смотрели с двумя эмоциями – девочки с презрением, а мальчишки с разочарованием. Им, как и Егору, было непонятно, что такого было в физике, что все поголовно умудрились влюбиться в него.
– Такое могло случиться с каждым, – тихо произнесла Рита.
В какой-то степени она понимала поступок одноклассницы. Быть может, будь в Рите чуть больше наглости и хоть капля коварства, она бы тоже, наверное, подтасовала результаты жеребьевки. Если кому-то и обвинять Афанасьеву, то уж точно не ей. Рита подошла к Олесе, поставив перед ней банку с листочками. Афанасьева, продолжая сгорать от стыда, через несколько секунд вытянула новое имя, на сей раз настоящее.
– Тимофеев Семен Юрьевич, – прочитала девушка. – Простите, ребят. Я, правда, не хотела, чтобы все вышло так.
– Забудем об этом, – сухо ответил Егор, даже не удостоив одноклассницу взглядом. – Надеюсь, больше таких ситуаций не будет.
И жеребьевка продолжилась.
* * *
Спустя полчаса, стучась в кабинет физики, Рита надеялась на одно – что Игорь Сергеевич уже ушел домой, и ей не придется объяснять ему, что они с ребятами придумали на День Учителя. По дороге сюда она была готова вернуться, догнать Афанасьеву и поменяться с ней учителями. В обществе физрука Семена Юрьевича Зуевой дышалось бы легче.
Но правила есть правила, и поэтому, занося руку над дверями, Рита верила в чудо. Но его, как часто бывает, не произошло.
– Рита, – со странным облегчением в голосе произнес Игорь Сергеевич, впуская ее в кабинет.