– Ну ты и конь же Роберт, – сказала она, когда он вошел через десть минут в приподнятом настроение. Взяла сумку и огрела пару раз Роберта по голове. Он вырвал сумку, схватил за шиворот и одним движением кинул ее на кровать.
– Ты это, успокойся, я потом приду – он ушел обратно к соседу.
Вечером, когда закуска и водка кончилась он решил вернуться, думая, что Румия все забыла. Он встал возле открытой двери.
– Румиюшечка, виноват, давай мириться. Я завтра же пойду работать. Отдадим мы этот долг. Вон, Серега говорит, что там на складе грузчики нужны – в глубине комнаты никто не отвечал.
Роберт вошел на кровати лежала Румия бледная, щеки впали, ни мертвая, ни живая. Подойдя ближе в руке заметил белый лист.
– Мы. – она еле слышно прошептала.
– Что мы? говори! – он ее потряс, ее взгляд был пустой. Роберту стало стыдно, и он покраснел.
– Двадцать одну.
– Что о чем ты, ты сдурела?
– Двадцать одна… – шептала она как полоумная, – откуда…?
– Че откуда? Говори же! Не молчи, старая галоша, не молчи.
Она перевела взгляд на него и вцепилась ему в глаза.
– Ирод, ирод! – она орала во все горло – Ненавижу! Всю жизнь сломал. Ирод, ненавижу – Роберт отбросил от себя костлявые пальцы.
– Дура, чуть без глаз не оставила – он сильно тер глаза, чтобы заглушить боль, – с ума чтоль сошла, галоша старая?
Она шептала – «Ирод, ненавижу, будь проклят!».
– Больше двадцати одной тысячи мы должны государству, откуда мы возьмем… – Она заплакала, но глаза оставались сухими, а только тело шевелилось, – это все твои чебуреки. Лучше б ты помер, ирод.
– Румия, с ума сошла? Видишь, как все хорошо? Теперь пойду работать. – с надеждой в голосе произнес Роберт.
– Чебурек бы мне… – шептала она долго, пока не уснула тревожным сном.
Враньем сыт не будешь
В деревне Проскино каждый день, кто-нибудь просыпался с мыслями о том, что нужно что-нибудь выковать. Больше для красоты, да похвастаться соседу, чем из нужды. Два года тому назад, Иван Петрович заказал Митрохе-кузнецу карету, похожую на тыкву, как из сказки про Золушку. Он мечтал, что будет дочь возить, да сказки рассказывать. Любил он дочь больше всего на свете. Принесет двойку из школы, не ругал ее, а бранил учителей, мол, как ей посмели такой красавице да лапоньке двойку поставить. "Да не нужна тебе эта учеба, за тобой принц приедет" – постоянно твердил он ей. Пока Иван Петрович возмущался, она бежала к мальчишкам в войнушку играть.
Иван Петрович подошел к делу ответственно. То колеса не должны быть такими простыми, нужны веточки да листочки. Говорил он: "Карета на тыкву не похожа. Вот не похожа и все". А ему Митроха отвечал: "Да как не похожа? Все похожа, что ни на есть настоящая тыква, как, вон, в огороде". А Иван Петрович все стоял на своем: "Да как? У тыквы хвостик, да и пузанистее она". С тех и пор и кличут его "Пузан". Пузан мог в три часа ночи приехать с тыквой или с книгой "Золушка" и давай объяснять. Да так он его замучил, что тот ночами не спал, лишь бы отвязаться.
Карета готова. Впереди колеса маленькие, сзади большие, громадные, под рост Ивана Петровича. Один в один тыква, а сверху хвостик торчит. Запрягли лошадь. Как не секли беднягу, так с места и не тронулась. Всё село собралось. Кто у виска крутил, кто смеялся, а лошадь только в землю зарывалась. Загрузили карету в трактор и увезли к дому Пузана. Иван Петрович первые две недели крутился возле нее, все думая, как ее с места тронуть, да все напрасно. Махнул рукой, да так и оставил для красоты.
На другом конце села жил дядь Егора, лет под шестьдесят. Настоящее имя Епифан Загульдович, то ли не могли выговорить, то ли еще из-за чего, но теперь он даже сам себя Егором звал. Так вот, он тоже был кузнецом, но к нему люди не ходили. Вот по какой причине. К сроку не успевал. Бывало, возьмет дорогой заказ, а дешевый отложит. Люди возмущались, а он им деньги выносит наполовину, а другую себе оставляет, за его якобы беспокойство, да так и отправлял людей восвояси. Да и дорого брал, всем говоря, что железо, мол, дорогое, и "работник он золото, днем с огнем не сыщешь". Сейчас к нему заезжают только проезжие. Жил один. Еще одна странность у него была – чертей боялся до ужаса. Конечно, он их не видел, а ложился не позднее двенадцати ночи. После двенадцати, как он воображал, черти с душой играют, да еще и забрать могут. В доме стояли две большие бочки со святой водой, которые сам и крестил. Почитает "помоги, Боже, спаси от чертей" раз двадцать и начинал с утра по углам лить, затем выходил во двор и поливал всюду, не обращая внимание зима это была, или лето.
В одно прекрасное утро, заходит к нему клиент в протертом костюме. Толстый, платком пот вытирает, губы толстые, некрасивые и глаза бегают.
– Егора, здрав будешь, милый человек?
– Да, хорош. Как сам? Матвей Андреевич, а тебя давно не было!
– Да тут, у Митрохи завал, – как услышал Егор про Митроху сразу ему дурно стало, аж глаз задергался. – К делу, розочку на моем заборе сломали вчера, надо сделать, сегодня хотел. – Замолчал и огляделся, – вчера зять, головой не соображает, привез сена, и давай кидать через забор, да вилами и подцепил розу. Эх, орал да кричал на него. А толку? Были б мозги тогда другое дело. Одни затраты… ммм-хэ
– Эт даа, – прошептал дядь Егора. – Так вот я че думаю, Матвей Андреевич. Вам-то, от греха-то подальше, забор-то нужно..эт самое… – Клиент от волнения свернул губы в трубку, и раскрыл глаза так, что еще чуть-чуть и выпали бы, но перебивать не стал. – Новую, эт самое…
– Ты, Егора, уж не совсем поехал-то? – клиент покрутил пальцем возле виска. – Ты с мои зятем дружбу не ведешь? Тот тоже из всего хочет деньги сделать. Как на уши присядет.. Если заслушаешься, считай дело дрянь.
– Да, тссс, слушай – дядь Егора оглянулся посмотреть нет ли кого. – Твой Митроха с чертями…
– Это ты, Егора, с чертями, – перебил его клиент да замахал руками. – Да еще и с жадными, которые науськивают тебя из-за розочки весь забор перековывать. Хе, поглядите, люди, на него. Нашелся мне. И не затыкай меня, пойду лучше. Дядь Егора схватил за руку и притянул обратно, посадил.
– Слушай меня и не перебивай, а то и ты с ума сойдешь. Да ты и так уже по-тихому вон…тю-тю… Вся деревня говорит, что скоро врачи приедут, руки свяжут и увезут тебя! Теперь иди, раз не хочешь ничего. Иди. Сказать мне тебе больше нечего. – Дядь Егора приподнял Матвея Андреевича и хотел было проводить.
– Ты че, Егора, знаешь то, чего я не знаю? Выкладывай. Не уйду. – Матвей Андреевич поставил руки в бок и вытянул губы в трубочку. Это означало, что он внимательно слушает.
– Ты же не хотел!
– Говори! Не уйду!
– Так вот, – начал дядь Егора, почесывая затылок и осознавая, что план удался, взял за руку Матвея Андреевича и усадил обратно. Сам присел поближе и начал шептать, чтобы придать больше убедительности своим лживым речам. – Ты, наверное, один не слышал, что у нас в деревне твориться. Многие уже от Митрохи отказываются, или в другое село идут, или же ко мне. Все знают, что он с чертями водится. Вон Пузану какую карету отгрохал. Думаешь просто так не едет? А я скажу тебе, что народ поговаривает, – дядь Егора положил руку на плечо клиенту и оглянулся. – Черти ее к земле тянут, а вечерами ездят, следов не оставляя. Вон Митрохе, помнишь, теть Марина не заплатила, долго слух ходил еще, померла только она потом. Да знаешь, как померла? Ой, лучше не знать. Тяжело…
– Да ты че?! Ты это, не врешь ли? – Матвей Андреевич платком пот вытер.
– Не своих слов же говорю, а говорю то, что слышал. Многие ко мне заходят, да и по секрету мне говорят. Сосед напротив теть Марины, бессонница у него. Ужасная картина, говорит. Однажды сидит, курит, да сигарета сама выпала, когда тихонько карета в виде тыквы подплыла к дому и ничего не видно. Только смеются, да шепчутся. Потом засверкала, и смотрит, белый дым в карету несется. А потом карета отплывает. Понимаешь?!
– Ну, Митроха… – прошептал Матвей Андреевич и выпучил глаза.
– А если и этому не веришь, так вот че послушай. Забор Ипатыча помнишь? Митроха ковал. Тоже красивый такой, как конфетка, – продолжал дядь Егора. – Этот забор – флейта. Если ветер дует – страшная мелодия, ууууу, – тихо пропел Егора – да не каждый слышит. Ветер юго-западный нужен, несильный, нормальный. И вот ветер дует, а Ипатыч-то с ума сходит. Кстать, твой дом рядышком ведь.