Давид Эйдельман считает, что мастер потому не заслужил «света», что не дописал роман о Понтии Пилате и Иешуа Га-Ноцри не воскрес. Именно поэтому роман мастера нельзя называть Евангелием – благой вестью, в нем не сообщается благая весть о воскресении.
Мы же полагаем, что Давид Эйдельман под «светом» от Воланда в романе ошибочно имел в виду иной «свет» – божественный. В версии Воланда Иешуа Га-Ноцри и не должен был воскреснуть, умерев на кресте. Его Иешуа – это не Иисус Христос Сын Божий. Иешуа простой человек, которого «повесили» на «столбе с перекладиной», и его душа после смерти попадает не в божественный свет теплый и благодатный, а в лунный – холодный и обманчивый. Поэтому ершалаимскую историю в романе справедливо можно назвать «Сказкой от сатаны». Почему же не следует соглашаться с названием «Евангелие Воланда» смотрите ниже в пункте «Евангелие от Воланда».
5. Что такое «покой» от Воланда?
Итак, мастер не заслужил «свет» и, поэтому получает «покой».
«– То, что вы ему нашептали, я знаю, – возразил Воланд, – но это не самое соблазнительное. А вам скажу, – улыбнувшись, обратился он к мастеру, – что ваш роман еще принесет вам сюрпризы.
– Это очень грустно, – ответил мастер.
– Нет, нет, это не грустно, – сказал Воланд, – ничего страшного уже не будет».
«Маргарита… оглянулась на окно, в котором сияла луна, и сказала:
– А вот чего я не понимаю… Что же, это все полночь да полночь, а ведь давно уже должно быть утро?
– Праздничную полночь приятно немного и задержать, – ответил Воланд. – Ну, желаю вам счастья».
Итак, Воланд уверяет мастера, что ничего страшного уже не будет и желает Маргарите счастья. Дух зла знает, что любовники получат «покой» в вечном приюте. «…улыбнувшись, обратился он (Воланд – А.Я.) к мастеру, – что ваш роман еще принесет вам сюрпризы». Что же скрывается в произведении за этим внешне положительным словом? При анализе описания полученного «покоя» мы соглашаемся с аргументацией богословов Андрея Кураева, Дмитрия Першина и политтехнолога Давида Эйдельмана.
«…то, что я предлагаю вам, и то, о чем просил Иешуа за вас же, за вас, – еще лучше».
«– И там тоже, – Воланд указал в тыл, – что делать вам в подвальчике? – тут потухло сломанное солнце в стекле. – Зачем? – продолжал Воланд убедительно и мягко, – о, трижды романтический мастер, неужто вы не хотите днем гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером? Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула? Туда, туда. Там ждет уже вас дом и старый слуга, свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что вы немедленно встретите рассвет. По этой дороге, мастер, по этой. Прощайте! Мне пора.
– Прощайте! – одним криком ответили Воланду Маргарита и мастер. Тогда черный Воланд, не разбирая никакой дороги, кинулся в провал, и вслед за ним, шумя, обрушилась его свита. Ни скал, ни площадки, ни лунной дороги, ни Ершалаима не стало вокруг. Пропали и черные кони. Мастер и Маргарита увидели обещанный рассвет. Он начинался тут же, непосредственно после полуночной луны. Мастер шел со своею подругой в блеске первых утренних лучей через каменистый мшистый мостик. Он пересек его. Ручей остался позади верных любовников, и они шли по песчаной дороге.
– Слушай беззвучие, – говорила Маргарита мастеру, и песок шуршал под ее босыми ногами, – слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, – тишиной. Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься, и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я.
Так говорила Маргарита, идя с мастером по направлению к вечному их дому, и мастеру казалось, что слова Маргариты струятся так же, как струился и шептал оставленный позади ручей, и память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать. Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя. Этот герой ушел в бездну, ушел безвозвратно, прощенный в ночь на воскресенье сын короля-звездочета, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат».
Давайте же рассмотрим шаг за шагом все, что наобещали мастеру Воланд и Маргарита.
«Покой» вместо рая
Итак, мастера отпускают на свободу, теперь он может наслаждаться тишиной, днем гулять с Маргаритой под зацветающими вишнями, а вечером писать при свечах, и вечером к нему будут приходить те, кого он любит и интересуется, кто не потревожит мастера. Если эти обещания являются правдой, то почему профессору Поныреву снится другое?
Но каждый год, лишь только наступает весеннее праздничное полнолуние, как Иван Николаевич видит во сне одну и ту же картину. «От постели к окну протягивается широкая лунная дорога… лунный путь вскипает, из него начинает хлестать лунная река и разливается во все стороны. … Тогда в потоке складывается непомерной красоты женщина и выводит к Ивану за руку пугливо озирающегося обросшего бородой человека. Иван Николаевич сразу узнает его. Это – номер сто восемнадцатый, его ночной гость. Иван Николаевич во сне протягивает к нему руки и жадно спрашивает:
– Так, стало быть, этим и кончилось?
– Этим и кончилось, мой ученик, – отвечает номер сто восемнадцатый, а женщина подходит к Ивану и говорит:
– Конечно, этим. Все кончилось и все кончается… И я вас поцелую в лоб, и все у вас будет так, как надо.
Она наклоняется к Ивану и целует его в лоб, и Иван тянется к ней и всматривается в ее глаза, но она отступает, отступает и уходит вместе со своим спутником к луне».
Давайте посмотрим, всегда ли таким был мастер. После психиатрической клиники он выглядел следующим образом. «Он был в своем больничном одеянии – в халате, туфлях и черной шапочке, с которой не расставался. Небритое лицо его дергалось гримасой, он сумасшедше-пугливо косился на огни свечей, а лунный поток кипел вокруг него». Мастер был небрит и пуглив. Однако уже в квартире у Воланда с ним произошли видимые изменения. «После того, как мастер осушил второй стакан, его глаза стали живыми и осмысленными». Так почему имея «покой» в вечном приюте, мастер пугливо озирается и не следит за собой, оброс бородой? Что «покой» в вечном приюте схож с душевным состоянием в психиатрической клинике? Теперь ни сам мастер не в состоянии побриться, ни Маргарита, ни обещанный слуга не могут его побрить? Что же пугает мастера? Ему же Воланд посулил «покой» от Иешуа Га-Ноцри. Видимо «покой» такой, что мастер снова становится пугливым и к тому же бородатым.
Теперь рассмотрим описание вечного приюта, которое странным образом перекликается со сном, приснившимся Маргарите в пятницу.
«Приснилась неизвестная Маргарите местность – безнадежная, унылая, под пасмурным небом ранней весны. Приснилось это клочковатое бегущее серенькое небо, а под ним беззвучная стая грачей. Какой-то корявый мостик. Под ним мутная весенняя речонка, безрадостные, нищенские, полуголые деревья, одинокая осина, а далее, – меж деревьев, – бревенчатое зданьице, не то оно – отдельная кухня, не то баня, не то черт знает что. Неживое все кругом какое-то и до того унылое, что так и тянет повеситься на этой осине у мостика. Ни дуновения ветерка, ни шевеления облака и ни живой души. Вот адское место для живого человека!