– Еще бы! – Доктор Финч оказывается рядом с Беа еще до того, как ее ноги касаются земли. – О чем ты думала? Я летаю уже пятнадцать лет, но никогда не проделывал подобного трюка – мертвая петля, затем бочка… и все это не имея подъемной силы, создаваемой потоком теплого воздуха. О чем ты, черт возьми, думала…
– О чем я думала? Да знаю, знаю. – Беа подходит к резиновой ленте, лежащей на траве. Теперь, когда она оказалась на земле, ей хочется одного – опять подняться в воздух. – А ну перестань ныть и помоги мне с катапультой.
– Что? – Финч уставился на нее. – Ты что, с ума сошла? Ты не полетишь, уже почти темно.
– Почти, – Беа поднимает резиновую ленту, находит лебедку, – а не совсем.
– Ни за что.
– Да брось ты! – рявкает девушка. – Не будь скотиной.
– Этого не позволяют правила Общества аэронавтики, – возражает доктор Финч. – Из-за тебя на меня могут наложить дисциплинарное взыскание или, чего доброго, вообще выгнать.
Беа ругается про себя. Она хочет летать, хочет чувствовать себя свободной. Только этого ей всегда и не хватало – наследие детства, проведенного в странствиях из-за mama, которую отправили в психушку, по причине чего Беа поменяла около дюжины приемных семей, то и дело сбегая от них.
– Ты такой долбаный трус.
– А у тебя суицидальные наклонности.
Ну и что с того? – хочет сказать Беа. Ведь это похвально – не бояться смерти, а прыгать прямо в ее пасть, издав боевой клич. Ее помешанная mama научила ее хотя бы этому. Беа открывает рот, чтобы сказать ему это, но потом решает не говорить.
– Да пошел ты.
Доктор Финч смотрит на нее волком.
Молчание становится напряженным, оно словно готово лопнуть. Беа в последний раз оглядывается на стоящий на земле планер и нехотя роняет резиновую ленту. Вместо ленты она смотрит на него – худое, дряблое тело, бесхарактерное лицо, анемичная бледность того, кто переборщил с образованием, плюс нарочито взъерошенные волосы и щетина, призванные свидетельствовать о том, что разум их обладателя сосредоточен на вещах более возвышенных, чем уход за собой. Какой козел. Жаль, что сейчас у нее нет кого-то получше.
– Что ж, – говорит Беа, – раз уж я не могу полетать, то мне нужно лучшее из того, что остается. Твоя жена ждет тебя домой?
Когда все заканчивается, она лежит на диване в кабинете доктора Финча, а он торопливо собирает свою одежду с таким видом, будто не совсем понимает, как это произошло. Будто потом он сможет заявить, что этого не было вообще. Беа шарит взглядом по корешкам его книг, ища какое-нибудь произведение своего любимого философа.
Ей не хочется оставаться здесь и дальше, она желает находиться в воздухе, а если это невозможно, то читать книгу. Уйти в какой-то альтернативный мир. Она была не права: оргазм, особенно в исполнении невнимательного доктора Финча, – это всего лишь слабый, жалкий отголосок полета. Надо было остаться в воздухе, угнать планер. В следующий раз она так и сделает, в следующий раз она не прервет полет.
1 октября – 31 день…
5.31 пополуночи – Лиана
Первый прыжок всегда самый лучший. Тот миг, когда разрезаешь водную гладь и оказываешься под водой. Вот она, наивысшая точка. Ее кровь переполняет восторг – Лиана ныряет, вытянув руки стрелой, двигаясь так быстро и свободно, что начинает чувствовать себя не твердой, а жидкой.
– Я не хочу быть человеком, – часто говорит она. – Вот бы всю жизнь плавать в воде вместо того, чтобы тащиться сквозь воздух.
– Ты вздыхаешь, как выброшенный на берег кит, – нередко отвечает ее тетя Ньяша. – Или как та русалка в фильме, который тебе…
– Мэдисон, – перебивает ее Лиана. – А фильм называется «Всплеск». Да, если не считать светлых волос и голубых глаз, мне хотелось бы быть такой.
Девушка позволяет себе эту радость раз в месяц. Она заимствует абонемент своей тети, проходит полмили до «Серпентайн спа» на Аппер-стрит и плавает час. Не больше и не меньше. Затем она уходит и не возвращается, как бы ей того ни хотелось, до следующего месяца и следующего раза. Это наложенное ею на себя ограничение прискорбно, но оно необходимо, ибо только так она может поставить заслон тоске, неизбежно охватывающей ее потом.
– Так зачем же ты делаешь это, vinye? – спрашивает Ньяша. – Зачем тебе это, если потом ты грустишь?
– По той же причине, по которой ты бегаешь за мужчинами, делающими тебя несчастной, – отвечает Лиана. – Потому что если я брошу – это все равно что умереть.
Почти пять лет назад Лиана проводила в бассейне по шесть часов в день, тогда плавание приносило ей только радость. К десяти годам она завоевала столько кубков, что дубовый сервант ломился от них, а в тринадцать ей прочили олимпийское золото. Затем произошел несчастный случай, из-за которого она не плавала год, и ее навсегда отбросило обратно в любительский спорт. Теперь плавание приносит ей одновременно и радость, и печаль. Первый прыжок – самый радостный, последний – самый печальный. Затем Лиана уходит прежде, чем тоска станет неодолимой. Иногда ей бывает трудно перестать плавать даже после одного-единственного часа, а в следующие дни ей кажется, что от ее кожи пахнет хлоркой, как бы она ни мыла ее, от чего у нее щиплет глаза. Ее кожа темна, как глубины океана, а глаза черны и блестят, как камешки на дне реки – и, когда запах уходит, у нее снова возникает такое чувство, будто ее коже не хватает влаги. И так до следующего месяца.
Под водой, когда движение ее тела-торпеды замедляется, она открывает глаза и смотрит на блестящие голубые керамические плитки, изображающие извивающегося морского змея. Она готовится оттолкнуться от этих плиток и выплыть на поверхность, когда видит в углу бассейна камень – белый, словно снег. Он размером с ее кулак, и, плывя к нему, Лиана вспоминает лицо Кумико. Кожа Кумико бледна, и на фоне черных волос ее лицо походит на луну в полночном небе.
– Если я луна, – в один из дней сказала Кумико, – то ты ночное небо, обнимающее меня.
Лиана рассмеялась.
– Что ж, пусть так.
– Нет, я не луна. – Кумико подалась вперед. – Я зубы в твоем темном, влажном рту.
Кумико притронулась губами к губам Лианы и медленно поцеловала ее.
– Ты пытаешься меня отвлечь.
Кумико улыбнулась.
– Ну и как, у меня получается? – Она улыбнулась еще шире.
– Я пытаюсь… Я хочу нарисовать тебя.
– А я хочу трахнуть тебя.
Лиана засмеялась снова.
– Ты не очень-то благовоспитанна, верно?
Кумико отстранилась.
– По чьему определению?
– Ну… – Лиана постучала ручкой по зубам. – Тебе определенно лучше не употреблять таких слов, говоря с моей тетей.
– Это мы еще посмотрим. Все зависит от того, похожа ли она на тебя.
Лиана положила ручку.
– Сейчас я определенно не стану знакомить тебя с ней.
Кумико картинно закатила глаза.
– Можно подумать, ты собиралась сделать это раньше.
– Я тебя с ней познакомлю, просто я…
– Ты ждешь подходящего момента, – перебила ее Кумико. – Я так часто слышала от тебя этот трёп, что могла бы повторить его задом наперед.
– Послушай, ты должна…
– …я должна дать тебе время. Ага. Бла-бла-бла… Знаешь что? Это тебе надо перестать быть такой благовоспитанной и такой долбаной трусихой.
Лиана выплывает на поверхность с камнем в руке и, стряхивая воду с волос, сталкивается взглядом с незнакомым мужчиной. Девушка хмурится и кладет руки на край бассейна, он глядит на нее сверху вниз.
– Я уже думал, что мне придется звать спасателя, – говорит он.
Лиана начинает не просто хмуриться, а смотреть на него волком.
– Вы можете очень долго не дышать, – поясняет он. – Было ощущение, что вы уже не всплывете.
– Пятнадцать минут тридцать семь секунд, – говорит Лиана. Ей не хочется говорить с этим мужчиной, и она понятия не имеет, зачем он вообще завел разговор, но беседовать о плавании ей хочется всегда, и слова вырываются у нее прежде, чем удается остановить себя. – Раньше я могла задерживать дыхание на два… дольше.