— Что случилось?
Я вручил свою карточку женщине, которая это спросила. Она была тёмной, с давней примесью семитских или турецких кровей. По-бещельски говорила без акцента.
— Это мы и пытаемся выяснить.
— Нам стоит беспокоиться?
Я промолчал, и после паузы Корви сказала:
— Если мы сочтём, что стоит, то сообщим вам об этом, Сайра.
Мы остановились рядом с группой молодых людей, пивших крепкое вино возле бильярдной. Корви немного послушала их сквернословие, затем пустила по кругу фотографию.
— Здесь-то мы зачем? — тихонько спросил я.
— Это начинающие гангстеры, босс, — объяснила она. — Смотрите, как они прореагируют.
Но те, если что-нибудь и знали, выдали совсем немного. Вернули фотографию и бесстрастно приняли мою карточку.
Мы повторяли то же самое и у других скоплений народа, а потом каждый раз по нескольку минут ждали в машине, достаточно далеко, чтобы какой-нибудь встревоженный участник любой из групп мог придумать себе оправдание, найти нас и сообщить нечто неудобосказуемое, что каким угодно окольным путём помогло бы нам протолкнуться к личности и родственникам нашей мёртвой женщины. Однако никто так к нам и не подошёл. Я раздал свои карточки множеству людей и записал в блокноте имена и описания тех немногих, которые, по словам Корви, шли в счёт.
— Вот, собственно, и все, кого я знала здесь раньше, — сказала она.
Некоторые мужчины и женщины узнавали её, но, казалось, это не влияло на то, как её принимали. Когда мы согласились, что закончили, было за два часа ночи. Бледный полумесяц уже клонился к закату: после последнего вмешательства мы остановились на улице, лишившейся даже самых последних своих ночных завсегдатаев.
— Она по-прежнему под знаком вопроса. — В голосе Корви слышалось удивление.
— Договорюсь, чтобы по всему району развесили плакаты.
— В самом деле, босс? Комиссар на это пойдёт?
Мы переговаривались вполголоса. Я продел пальцы в проволочную сетку изгороди вокруг участка, на котором, кроме бетона и кустарника, ничего не было.
— Да, — сказал я. — Он это поддержит. Не так уж это и много.
— Потребуются несколько полицейских на несколько часов, а он ведь не собирается… не за…
— Нам надо установить личность. Чёрт, да я их самолично развешу.
Устрою так, чтобы их разослали во все подразделения города. Если мы выясним имя и если история Фуланы такова, как в предварительном порядке обрисовывала нам интуиция, те немногие ресурсы, которыми мы располагали, испарятся. Мы пилили сук, на котором сидели, — свобода действий предоставляется отнюдь не навсегда.
— Вы начальник, босс.
— Не совсем, но пока что это дело у меня в руках, пускай и ненадолго.
— Поедем? — Она указала на машину.
— Я пойду на трамвай.
— Серьёзно? Бросьте, потеряете несколько часов.
Но я от неё отмахнулся. Я пошёл прочь под звуки собственных шагов и цоканье когтей какой-то безумной бродячей собаки, туда, где серые блики наших ламп стирались и где меня озарял чуждый оранжевый свет.
Шукман у себя в лаборатории был мягче, нежели в миру. Я говорил по телефону с Ящек, просил у неё видео допроса малолеток, проведённого накануне, когда Шукман связался со мной и сказал, чтобы я пришёл. У него, конечно, было холодно, воздух спёрт от химикатов. В этой лишённой окон огромной комнате было много стали и тёмного дерева с бессчётными пятнами. На стенах висели доски объявлений, на каждой образовались заросли бумаг.
Грязь, казалось, прячется по углам комнаты, по краям столов, но как-то раз я провёл пальцем вдоль грязной на вид канавки возле вынутой из отверстия пробки — и он остался чистым.