Ты только посмотри! сказала она так, словно они поменялись ролями и это Шоу дарил ей подарок. Серебро, составное тельце тринадцати-пятнадцати сантиметров в длину, с боковыми плавниками на петельках. Это из Перу, объяснила Виктория. Рыбка. Довольно старая, 1860 год.
Шоу взвесил рыбку на ладони, осторожно подвигал один плавник. Чешуя была мутная и холодная.
Привет, рыбка, сказал он.
Вот видишь, сказала Виктория. Тебе нравится. Тебе уже нравится.
И правда нравится.
Тогда иди сюда и отблагодари меня как следует.
Позже, возвращаясь с одной из частых вылазок через лестничную площадку, она задержалась снаружи, уперлась руками в косяк и свесилась в комнату освещенная ярко, как гравюра, ребра и ключицы выдавались, словно затвердевающая рябь на сыром песке, и с насмешливым отвращением разглядывала кровать, старое потертое кресло и разбросанную одежду, окно без занавесок.
Чего? сказал Шоу.
Ой, и не знаю.
Да не, скажи. Чего.
По соседству ничего не происходит. Никакого спектакля. Я разочарована. Похоже, ты заманил меня сюда ради собственных целей, ты, одинокий мужчина. Потом: О господи, ну и ванная. Почему мы так живем?
Кто это «мы»? Насколько я помню, у тебя в Далстоне хороший дом по ипотеке.
Ну ты меня понял.
Шоу согласился.
Вернись в постель, предложил он.
Но она подошла к окну и окинула взглядом Уорф-Террас, где по улице носило легкий ночной дождик, а у верхних этажей зданий напротив висел слабый, но узнаваемый запах пивоварни «Ин Бев».
Ты не чувствуешь какого-то неудовлетворения? Не хочешь чего-то большего? Она подняла створку, подперла Фаулзом и подставила ладонь под дождь. Я подумываю переехать, сказала она. Из Далстона, вообще из Лондона. Вряд ли перееду, конечно. Не знаю. Вдали, на чизикской стороне реки, пропиликала «Скорая», как будто бесконечно удаляясь куда-то наискосок. Виктория прислушивалась, пока не настала тишина, потом вернулась в кровать и, не успел он защититься, потерла ему живот мокрой холодной рукой.
Дергаешься, как девчонка, заметила она. Такая милота.
От секса она как будто делалась только беспокойней. То и дело вскакивала, звала во сне и ушла за своей машиной еще до первого света. Шоу поискал в комнате, будто еще мог ее найти. Она оставила записку под рыбкой из Перу. «Рада была опять поговорить! Напишу, когда разберусь в жизни! Твоя подруга Виктория!» Рыбка таращилась на него глазами из бирюзового стекла, вставленными над архаичным толстогубым ртом. «Мы были здесь до того, как вы пришли, как будто молча предостерегала она. Мы будем здесь после того, как вы уйдете». Пока он спал, Виктория, видимо, прочитала пару страниц «Воришки Мартина» и оставила на полу корешком вверх. «Кажется, ты еще не успокоился, говорилось в постскриптуме, но я уверена, что успокоишься. Уверена. В смысле, скорее, надеюсь. Надеюсь».
На самом деле он был вполне доволен жизнью. Жить без жизни большое облегчение. Он читал. Навещал мать в доме престарелых. Искал новую работу в айти, а когда не нашел, блуждал по берегам Темзы, иногда вниз по течению до Патни, где ел мороженое в Бишопс-парке, но чаще вверх по реке через Чизик, до слияния с Брент и дальше. В десять утра в пабах Темзы старомодных, ветхих и лабиринтовых, вынужденных осваивать доступное пространство сложным образом из-за того, что втиснулись между дорогой и рекой, царило странное гостеприимное спокойствие. В них никого не было. Их сероватый дощатый пол и старые столы освещались речными бликами. Шоу выпил полпинты в «Буллс Хед» в Стрэнд-он-зе-Грине; потом перекусил сэндвичами с помидорами в «Фоксе» у Хэнуэллского моста. Вечером, когда бары неумолимо заполнялись в часы окончания работы, он пробивался в сторону дома из закутка в закуток по тому или другому берегу, часто через кладбища, распределенные между домами: Старое Мортлейкское кладбище, Новое Фулхэмское; крошечное затаившееся кладбище Святой Марии Магдалены, украшенное трудами Изабель Бертон трагикомическим мемориалом в виде палатки в честь великого ориенталиста; Старое Барнсское кладбище в густой чаще, заброшенное в 1966 году, превосходное туристическое направление недалеко от скандального гостевого дома «Элм» на Рокс-лейн. Однажды вечером на этом маршруте, почти у дома, Шоу набрел на мужчину, стоящего на коленях в кошачьей мяте, растущей у забора в забытом полуакре надгробий рядом с Саус-Уорпл-вэй.
Шоу остановился и пригляделся.
У вас все в порядке? окликнул он.
Тот отозвался, что в порядке. На первый взгляд незнакомец будто что-то искал в обычном кладбищенском мусоре; но этот слой по большей части использованные презервативы и обертки он скоро соскреб, обнажив под ним волокнистый черный мусс, а в нем неглубокий отпечаток в форме следа, с неуловимым бликом воды на том месте, где угадывался мысок. Его он принялся углублять, с силой впиваясь в почву пальцами, ловко выворачивая и отбрасывая корни, пока не получилась ямка с грязной водой где-то пять сантиметров в глубину. В нее быстро и воровато, словно подтверждая ощущение от остальных своих действий, он окунул викторианский медицинский флакончик из ребристого стекла.
Вам это будет интересно, пообещал он. Это почти как в детстве, ловить сеткой в пруду. Он заткнул фиал большим пальцем, быстро встряхнул и поднял на свет далекого уличного фонаря.
Видите? Видите?
Шоу сказал, что ничего не видит.
Ничего? О боже. Точно? Ну что ж. Тогда давайте выпьем.
Он посмотрел на пальцы, черные от прополки кладбища.
Меня зовут Тим, сказал он. Руку пожимать не буду. Хотя в почве есть природный антидепрессант.
И, когда Шоу в ответ только уставился:
Mycobacterium vaccae?
А, сказал Шоу.
Усваивается через кожу.
Через пять минут они сидели в тепле и громкой музыке паба «Эрл оф Марч», окруженные практически одной молодежью. Тим был высоким, лет пятидесяти, со слегка искривленным позвоночником, словно целыми днями работал ссутулившись. Он носил дезерты «Кларкс», джинсы и белую рубашку будь он молод, это выглядело бы вполне элегантно. Было видно, что раньше он был худым, но теперь стал шире в плечах и в животе прямо под ребрами. Хотелось сказать, что он нарастил жирок поверх своего неизбывного мальчишества; и что это показывало необратимые границы в его характере. Шоу казалось, если Тима на что-то направить, он вложится всей душой; а так будет выглядеть одержимым неудачником. Да он уже сидел с таким видом, будто подвел Шоу.
Иногда их проще разглядеть, извинился он.
А кого ты искал-то?
Знаешь блог, который все читают? «Дом воды»? Кое-кто говорит, там во всем правы.
Шоу, понятия не имевший, о чем речь, задумался, что бы ответить, потом признался:
Я редко бываю в интернете. Слишком похоже на работу.
Они угостили друг друга парой стаканов, потом распрощались.
Позже тем вечером в доме 17 по Уорф-Террас стоял шум кто-то без конца ходил туда-сюда по лестнице и в соседней комнате. Сменяя один безутешный сон о Виктории на другой, Шоу расслышал голос: «Вы можете, блин, заткнуться? Можете заткнуться, блин, для разнообразия?» И не сразу в замешательстве понял, что голос его собственный. Он колотил в стену, потом опять уснул. На следующее утро снова пересекся с Тимом в этот раз тот бесцельно брел через Черч-Роуд в Барнсе с одеждой из химчистки. Левый глаз у него заплывал, чего еще вчера Шоу не видел.
Никто не знает, как правильно носить одежду из химчистки, сказал Тим. Одна из главных загадок человечества. Свою он накинул на обе руки и прижимал к груди, будто это что-то намного весомей хлопковой куртки и чиносов; намного увесистей.
Такой вопрос: тебе не нужна работа? спросил он.
У него был собственный офис в плавучем доме, стоявшем в ста метрах ниже по течению от слияния Темзы с Брент. Изначально это был лихтер, ходивший по Темзе, ржавый, широкий, тупорылый. Пришвартованный всевозможными способами тяжело провисающими канатами, веревками и цепями, вялыми тросовыми леерами трапа, словно Тим боялся, что лихтер уплывет от него или без него. Но прилив как будто еле поднимал судно оно погрузилось в ил с таким видом, что, можно подумать, уже никогда не сдвинется. Большую часть палубы занимал прямоугольный деревянный домик.