Когда я зашел в туалет в первый раз, мне показалось, я что-то увидел в унитазе! Решил, что ноги моей там не будет, пока лично все не вычищу.
Он и ванну пытался вымыть перед тем, как постирать в ней нижнее белье в вечер пятницы, когда дом вроде бы опустел. Приливная линия так и не поддалась медьсодержащая, скользкая, запечатлевшая какое-то таинственное половодье.
Тебе сколько лет? спросила мать. Пора бы уже вырасти.
Шоу пожал плечами.
Не валяй дурака, предупредила она. Не жди, пока начнется жизнь. Я вот вечно ждала, когда она начнется. Мне все подряд казалось удачным началом, а потом оказалось, что это и есть жизнь.
Это у всех так, сказал Шоу.
Правда? Все так живут, значит?
Какое-то время оба молчали. Она смотрела на что-то в саду. Шоу смотрел на нее.
Все, что должно было случиться в двадцать лет, продолжила она, у меня растянулось на всю жизнь. Мне семьдесят пять, а я только-только накопила достаточно, чтобы, наконец, начать. Потом она села, набрала в рот чай, наклонилась над столом и глядя Шоу прямо в глаза, как младенец, выпустила чай струйкой на скатерть. Что мне теперь осталось? спросила она. Вот ответь.
Он ненавидел ее моменты просветления, но они всегда были ненадолго.
Когда он поднялся, чтобы уйти, она уже опять смотрела в окно. Дождалась, пока он прикроет дверь, и тогда сказала удивленным голосом:
Джон! Джон! Не уходи! но только он вернулся, как снова завела свое «Дни пролетают так быстро», пока он не пожал плечами и не закрыл за собой.
Я не Джон, мам, сказал он. Не угадала.
Согласно политике дома престарелых, персонал обращался к своим подопечным по имени; но его мать всегда называли «миссис Шоу».
Он нашел у себя в комнате телефонную розетку и оплатил связь. Через несколько дней телефон зазвонил, и голос в трубке спросил:
Это Крис?
Крис здесь не живет, ответил Шоу.
Его нет? Криса?
Видимо, вы ошиблись номером.
Голос назвал номер, но Шоу разобрал его только наполовину.
Крис здесь не живет, повторил он. Вы по поводу телефона? Без ответа. Думаю, вы ошиблись. Когда клал трубку, расслышал, как голос сказал: «Видимо, я ошибся номером». И тут же начал переживать, что, ослышавшись и не узнав кого-то знакомого, пропустил свой первый звонок на новом месте. Снова снял трубку и набрал 1471 на случай, если получится узнать номер, с которого звонили. Перебрал вещи в поисках записной книжки, которая, как он думал, у него есть, но это оказался дневник десятилетней давности с записью от 1 января: «Будь общительней».
3
Рыбка-талисман
В тот же день он позвонил Виктории Найман.
Здравствуй, незнакомец, сказала она. Что там с тобой происходит?
А что там с тобой?
Да не особо что. Она ненадолго задумалась. Машину вот купила. Это же здорово, да? Я всегда хотела машину.
И после паузы:
Ты в порядке?
Шоу сказал, что в порядке. Пришлось признать, что у дома, где он теперь живет, есть свои минусы не смог промолчать насчет унитаза, шума из соседней комнаты, но зато рядом река, а он как раз увлекся ее психогеографией. Он много гуляет, рассказывал Шоу Виктории, продвигается дрейф за дрейфом[5] на север по Брент: от лодочных верфей у ее слияния с Темзой, мимо Уорнклиффского виадука и зоопарка, в сторону шоссе А40 у Гленфорда. Там сплошь больницы и спортивные парки, грязь и детоубийства. «Но и пабы удивительно хорошие». Виктория выслушала отчет молча; потом заявила, что по крайней мере, на ее взгляд, он какой-то подавленный. Сегодня он ничем не занят? Потому что она без проблем может заехать после работы может, завезти какой-нибудь подарок на новоселье? Шоу сказал, что не надо, ей же это крюк, не стоит того, у него правда все нормально.
У меня правда все нормально.
С чего ты взял, что для меня это крюк? спросила Виктория и добавила: Поверь, судя по голосу, тебе хреново.
Ну спасибо.
Не благодари, пока не увидишь подарок.
Я сперва услышал, будто ты сказала «на невеселье», сказал Шоу.
Жди меня в семь или, если будут пробки, в полночь.
Вдруг заволновавшись, он предложил:
Давай тогда встретимся не у меня. Давай где-нибудь еще.
И они пошли в паб на Кинг-стрит в Хаммерсмите, потом перекусили форелью тандури у индуса на рынке чуть севернее «Премьер-Инн». Виктория как будто нервничала.
Как тебе моя прическа? спросила она.
Какие-то прореженные волосы, с центральным пробором, срезанные с каким-то искусственным непрофессионализмом чуть выше подбородка, они жидко липли к лицу и лбу, устало кучерявились на концах.
Нео-«синий воротничок», сказала она. С некоторых ракурсов смотрится очень выгодно, хотя уже вижу, что ты не согласен.
За вечер она опустошила бутылку домашнего красного «Не на что смотреть. В этом без изменений», и рассказывала о своей машине. Шоу сказал, что остановится на пиве. Когда он признался, что из него никудышный водитель, она опустила глаза на обугленные хвосты и окрашенные в красное останки рыбы в тарелках, на прозрачные кости, напоминающие окаменелые отпечатки листьев, и сказала:
А из кого кудышный? Дело не в вождении. Теперь я часто выбираюсь к морю. Она рассмеялась и неловко изобразила, как крутит руль. На север и на юг. Гастингс и Реден. Очень медленно. И Дандженесс, конечно.
Потом:
Кажется, я переросла Лондон.
И наконец:
Мне нравится, как выглядят позвоночнички у этих рыбок, а тебе?
Я вижу только одно, сказал Шоу, у которого почему-то полегчало на душе, свой ужин.
Потом признался:
Когда мы встречались в последний раз, я был не в лучшей форме.
Мало что изменилось. Она рассмеялась над его выражением лица. Да брось! Понятно, что кто бы говорил! Я-то уже с тринадцати не совсем в своем уме
Шоу подлил ей еще.
Это тогда ты увидела труп? спросил он с надеждой.
Хотя у меня наступал момент просветления где-то в 2005-м, в сауне. Она оглядела ресторан с таким видом, будто ожидала увидеть знакомого. В конце концов в плане просветлений привыкаешь брать, что дают. Людям нужно ощущение, что они остепеняются.
Да, это штука важная, согласился Шоу, хотя понятия не имел, о чем это она говорит. Виктория все равно его, похоже, не слышала.
Вообще-то я даже не уверена, что это стоит называть просветлением, сказала она и добавила: Кстати об этом, как там твоя мать? А потом, не давая времени на ответ: Знаю-знаю, тебе не хочется всем этим заниматься. А кому захочется? Моя вот совершенно слетела с катушек в тот же день, когда умер мой отец. Если честно, после этого мы с ней почти не виделись. Я жила здесь, она по-прежнему где-то в Мидленде, на севере. Мне казалось, у нее своя жизнь, у меня своя.
Он тут как раз думал на эту тему, ответил Шоу, и решил, что одни семьи держатся вместе, а у других скорее баллистические традиции. Вторые очень быстро разучиваются терпеть и прощать друг друга. Не в силах уладить конфликт, члены семьи разлетаются в стороны, заводят себе новую жизнь. Но и она не приживается.
Они, говорил он, теряют способность поддерживать любой миф, кроме своего собственного.
Виктория уставилась на него так, будто он ненадолго стал интересным незнакомцем. Потом сказала:
Они оба уже умерли.
Виктория слишком много выпила, чтобы садиться за руль. Ее машину они оставили в Хаммерсмите, где она припарковалась, а сами прогулялись пешком вдоль реки до дома 17 по Уорф-Террас. Там она деловито обошла комнату, словно пришла купить подержанную мебель.
Кровать что-то маловата, сказала она, весело глядя на него. Перебирая книжки, нашла Джона Фаулза; скривилась. Не может быть, чтобы он тебе нравился. Не верю. Потом: А вот и пресловутая общая стенка! Она постучала по ней костяшкой, словно проверяла древнюю штукатурку на прочность. Приложила ухо. Сейчас он вроде бы затих, твой неведомый сосед.
Шоу нашел, что им еще выпить, остатки на донышке литровой бутылки «Абсолюта», такой давней, что ее плечи стали липкими от вязкого грязного воздуха Лондона, и, сидя на краю кровати, развернул гостинец на новоселье.