Иисусу ни в чем не будет нужды.
Молодчина.
Я все еще жду рассказа о Рике, ну, в плане спариваться, крикнула Кэнди, вернувшись к себе. Вы с ним уже сколько месяцев, и если он такой суперический, как ты говоришь Я жду подробных анатомических сплетен. Иначе ты вынудишь меня разведать все лично.
Да, ну, м-м-м. Линор натянула чистые носки.
Да шучу я. Но правда, мы все-таки подельницы. А когда ты его описываешь, оно тебе делается ближе. В смысле, он. Правда. Углы, наклоны, родимые пятна, всё такое. Так оно еще интимнее. Кэнди вошла, на ней было старое выцветшее фиолетовое хлопковое платье, которое раньше долго носила Линор, Кэнди оно было идеально мало и облегало не самые хилые холмы бедер. Она встала на колени в тени у окна и принялась красить ресницы, глядясь в свое отражение в черном нижнем прямоугольнике чистого оконного стекла. На улице воспряли сверчки.
Если я кончаю. Как личность, сказал Влад Колосажатель. Где эта дурковатая сучка?
Прости, пожалуйста.
Ты не подкинешь меня к дому Рика? Я оставила машину у Центра. Линор завязала шнурки и теперь расчесывала локоны. Думаю, в плане питания Владу Колосажателю ничего не грозит. Он, кажется, не голоден.
Да, подвезу. Слушай, ты польешь растение или как?
Это типа эксперимент.
Грехи сосцов наших! заревел Влад Колосажатель. У кого книга?
Какая книга? спросила Линор у Кэнди.
Чтоб жё [58] знала. Слушай, я опаздываю. Пошли уже.
Да. Доброй ночи, Влад Колосажатель.
Любовь ничего не значит. Для меня слово «любовь» бессмыслица.
Может, отнести его в «Живые Люди» [59]?
«Живые Попугаи».
Еще раз спасибо за платье. Предупреждаю, могут разодрать.
Все первые брачные ночи должны быть как твои разрывы.
Женщинам нужно пространство, нужно пространство!
/в/
Тебя тревожат мысли о том, тревожит ли меня то, что ты никогда не говоришь мне «я тебя люблю»?
Может, иногда.
Ну, не тревожься. Я знаю, что ты меня любишь, глубоко внутри. Я это знаю глубоко внутри. И я тебя люблю, люто и беззаветно ты только поверь.
Да.
И ты меня любишь.
Это не проблема. Я знаю, ты меня любишь. Прошу, не позволяй себе об этом тревожиться.
Спасибо, что рассказала новости о бабушке. Извини, что за обедом с мной был такой геморрой. Извини за Нормана.
Да господи, я хотела тебе рассказать. Только, мне кажется, это рассказ ни о чем. Рассказывают факты, рассказывают что-то. Это не что-то, это просто коллекция стремностей.
Пусть так. Тебя тревожит, что пропала книга, да?
Эта книга проблема, Линор. Эта книга твоя проблема, мне кажется. Разве Джей не говорил, что ты просто вкладываешься во внешнее, чтобы действенно вредить или помогать и обретать значимость, которая на деле может прийти только изнутри? Что твоя жизнь внутри тебя, а не в какой-то книге, из-за которой отвисла старушкина ночнушка?
Откуда ты знаешь, что Джей мне говорил?
Я знаю, что сказал бы на его месте.
Испытывай оправданную тревогу за родственницу, которая вернется со средиземноморским загаром и лаконичными объяснениями твоего отца, Линор. Всё.
Знаешь, Рик, ты меня переполняешь. Ты выворачиваешь меня наизнанку.
Прости?
Ты выворачиваешь меня наизнанку. Когда мы ты знаешь. То, что мы сейчас делали.
Я тебя переполняю?
Да.
Ну, спасибо.
Историю, пожалуйста.
Историю.
Пожалуйста. У тебя сегодня есть история?
О да.
Хорошо.
Вообще-то я завел сегодня дневник, правда. Журнал-дневник, для почеркушек. То-сё, эт цетера. Было интересно. Я еще в молодости хотел.
Очень хорошо. Можно я когда-нибудь его почитаю?
Конечно же, нет. Журнал-дневник почти по определению не читает никто, кроме автора.
Ладно, тогда сойдемся на истории, пожалуйста.
Пришла сегодня еще одна интересная.
Отличненько.
Только опять печальная. Знаешь, кто присылает все по-настоящему печальные истории? Присылают, вообрази, детки. Ребятки из колледжа. Я начинаю думать, что у американской молодежи серьезные проблемы. Во-первых, абсолютно шокирующее количество детей интересуется сочинительством. Абсолютно шокирующее. И не просто интересуется, нет. То, что мне присылают, не могли написать люди, которые всего лишь интересуются. И печальные, печальные истории. Что стало со счастливыми, Линор? Да хоть с назидательными? Я бы с жадностью накинулся на какую-нибудь дидактическую сэлинджеровщину, найди-утешение-где-не-ждешь, я читал такое вагонами в «ОХота и Клевок». Мне тревожно за нынешних деток. Им бы пить пиво, ходить в кино, охотиться за трусиками [60], терять девственность, извиваться под суггестивную музыку, а не сочинять длинные, печальные, запутанные истории. И они все, без единого исключения, мерзко печатают. Им надо тусоваться и учиться печатать. Я неслабо встревожен. Правда.
Ну так расскажи.
Мужчина и женщина встречаются и влюбляются друг в друга на сеансе групповой терапии. Мужчина красавчик, с выпирающей челюстью, и еще, как правило, очень милый, но у него проблема с неимоверными вспышками ярости, он их не контролирует. Им завладевают эмоции, он их не контролирует и становится безумно, иррационально злым, иногда. Женщина до боли очаровательна, и добра, и ласкова, как только можно надеяться вообразить, но страдает от кошмарных периодов меланхолии, которую могут сдержать на подступах только жуткое переедание и избыточный сон, поэтому она постоянно ест «фритос» и капкейки «хостесс» [61], слишком долго спит и очень много весит, хотя все равно еще красивая.
Не мог бы ты чуть подвинуть руку?
И вот эти двое встречаются на сеансе групповой терапии, и страшно влюбляются друг в друга, и мечтательно глядят друг на друга из разных концов помещения раз в неделю, пока психотерапевт, он всегда такой вальяжный, милый и носит фланелевое пончо, ведет сеансы терапии. Психотерапевт, кстати, это важно знать, по виду очень милый и всем сочувствует, но на деле он, как мы узнаём благодаря всезнающему рассказчику, единственный настоящий злодей в истории: в колледже у него был нервный срыв во время теста GRE [62], он сдал его так себе, не поступил в Гарвардскую высшую школу, вынужденно поехал в Нью-Йоркский университет, кошмарно страдал и жестоко мучался в Нью-Йорке и в результате просто ненавидит большие города и коллективные социальные единицы вообще, ненавидит реально патологически, считает, что давление общества и группы есть корень всех проблем всякого, кто к нему приходит, и старается беспрерывно, но ненавязчиво убедить всех пациентов уехать из города и перебраться в уединенные хижины в лесах того штата, в котором происходит действие, у меня ощущение, что это Нью-Джерси, и эти-то хижины по какому-то странному совпадению принадлежат ему, и он продает их пациентам, грязно на них наживаясь.
И мужчина с женщиной страшно влюбляются друг в друга, и начинают встречаться, и мужчине чудесным образом теперь легче бороться со злостью, а женщине теперь легче бороться с меланхолией, и она уже не спит все время, и не ест нездоровую пищу, и худеет, и становится такой писаной красавицей, что впору расплакаться, и они решают пожениться, идут и говорят об этом психотерапевту, тот радуется с ними и за них, как он выражается, но говорит, что терзающие их психологические проблемы просто отошли на задний план, ненадолго, потому что они отвлеклись на свою новую любовь, и что, если они действительно хотят вылечиться навсегда, чтобы сосредоточиться на любви друг к другу до гроба, им нужно вместе уехать из города, у меня ощущение, что из Ньюарка, в хижину в лесной глуши, подальше от всего, что связано с коллективным обществом, и он показывает им проспекты хижин в лесу, и вдруг оказывается, что у психотерапевта в самом центре зрачков маленький знак доллара, тут идет сюрреалистическое описание, мне оно показалось неважным.