– Его лицо скривилось в гримасе. – Вам повезло, что вы прилетели почти через год после окончания войны. А скольких унесли прошлые зима и весна… о‑хо‑хо!
– Голод?
– И чума. Марсиане почти ничем не могли помочь, хотя, должен признать, они пытались сделать это. Но миллионы погибли и продолжают погибать.
Он мрачно взглянул на поле. Наш «глобус» и «оливковая ветвь» по‑прежнему развевались на ветру, но знамя с двойным полумесяцем Марса трепетало на самом высоком флагштоке.
– Это конец нашей независимости, – прошептал Гонзалес. – Отныне мы просто скоты.
– Нет, мы вернем себе свободу, – ответил я. – Дайте нам двадцать лет, чтобы оправиться. Мы добудем оружие и тогда… – Он вздрогнул.
– Мне кажется, я скорее смирюсь с властью марсиан, чем с фашизмом, который повлечет за собой наше возрождение, – сказал Гонзалес. – И знаете, командор, они не дадут нам ни одного шанса. Вскоре мы потеряем всю промышленность и превратимся в жалких провинциалов. Они веками будут держать нас в этом состоянии – да вы и сами знаете характер марсиан. Они не мстят, но очень осторожны и дальновидны.
Я впервые задумался об этой драконовской мере. Наша популяция должна уменьшиться наполовину, прежде чем людям удастся вернуться к агрокультурной экономике. А затем начнутся нескончаемые века поруганной цивилизации – века крестьян, ремесленников, рыбаков, лесорубов и горняков; в лучшем случае избранных будут назначать на должности мелких чиновников марсианской империи. Люди навсегда окажутся прикованными к Земле, их свяжут по рукам невежеством, а наука, индустрия и полеты к звездам останутся на долю Марса.
Впрочем, на их месте я сделал бы то же самое! Уже по своей природе мы имели столько преимуществ, что без труда могли уничтожить всю их планету, – да если бы в Генеральном штабе думали мозгами, мы одолели бы Марс за какие‑нибудь пять лет! Но вместо этого отцы‑командиры нагромоздили кучу страшных ошибок, и только невероятно глупые действия марсиан позволили бойне затянуться надолго. Конечно, в истории наших миров это была первая космическая война, и, в принципе, никто не ожидал, что удастся все учесть и предвидеть, но я чувствовал какую‑то фатальность в том, как обе стороны неумело уничтожали друг друга, превратив быстрый и неудержимый обмен ударами в двадцать изнурительных лет.
Ладно… теперь слишком поздно скулить о прошлом. Слишком поздно.
– Прощайте, командор, – сказал Гонзалес. – Счастья вам.
– И вам, – ответил я, пожимая ему руку. – А еще удачи.
– Да, удача нам теперь не помешает…
Полет в Нью‑Йорк прошел без особых событий. Пассажиры небольшой ракеты – все как один земляне, в жалкой одежде, с угрюмыми лицами и поджатыми губами – забросали меня вопросами о космических боях. А мне не терпелось узнать о том, что случилось дома. Я не был на Земле около пяти лет.
Последние несколько месяцев беда здесь сменялась бедой – атомные бомбардировки из космоса, капитуляция, голод, чума… Вокзалы и индустриальные центры подвергались полному разрушению. Население огромных городов не имело средств к существованию, отсутствовала элементарная медицинская помощь. Из руин вырвалась волна преступлений и анархии. Она с ревом промчалась по миру, и ее отголоски звучали до сих пор, хотя оккупационные власти марсиан с помощью ООН и местной полиции пытались притушить безумную вспышку насилия.
– И все это зря, – мрачно рассказывал пожилой американец. – Если население не сократится до необходимых размеров, впереди нас ждут долгие голодные годы. Нам уже никогда не подняться на ноги. Марсиане планомерно разрушают все мало‑мальски значимые отрасли промышленности, которые у нас остались.