Фокина Юлия Валерьевна - Когда мы танцевали на Пирсе стр 2.

Перед последним поворотом в животе у меня как-то странно заныло. Наверно, это было предчувствие.

 Смотри, Бренда, это Качельный тупик. Здесь мы теперь будем жить.

 Сегодня особенный день, правда, Морин?

Я обняла сестренку за плечики, улыбнулась:

 Еще какой особенный.

На мостовой играли дети. Один мальчик показал нам язык.

 Прелестно,  фыркнула я.

 Прелестно,  повторила Бренда.

Тачка остановилась возле пятнадцатого номера. Уф, приехали. Папа помог нам слезть. Мы так и вытаращились на новый дом.

 До чего красивый,  выдохнула Бренда.  А мы и правда будем тут жить?

 Конечно. Этот дом наш, и мы поселимся здесь навсегда,  заверила я.

 Ну-ка, девочки, бегите посмотрите, как там внутри,  сказал папа и начал выгружать мебель.

 Сначала мне надо наш новый дом в сердце угнездить,  произнесла Бренда с самым серьезным видом.

Такова наша Бренда: иногда скажет что-нибудь хоть стой, хоть падай. У кого еще есть такая сестренка? То-то же.

Я выждала минутку:

 Ну что, угнездила? Пойдем?

Бренда ответила кивком, я взяла ее за ручку:

 Тогда вперед.

Мы двинулись по дорожке прямо к распахнутой синей двери. Остановились в маленькой прихожей. Ох, сколько дверей и направо, и налево. Да еще лестница на второй этаж! У Бренды глазенки стали круглые, как блюдца.

 Морин, это же целый дворец!

 Точно, Бренда.

Папа и дядя Фред бились с нашим дряхлым коричневым диваном и так и эдак его пихали в дверь, а он не пролезал.

 Ну что же вы стоите, милые?  спросил папа, удивляясь, что мы до сих пор на первом этаже.

Бренда сверкнула глазами.

 Просто, папа, мне хочется запомнить всё-превсё.

 Запомнишь, не волнуйся. Этот день навечно останется в нашей памяти, родная.

 Потому что он особенный, папа?

 Вот именно. Особенный.

Дяде Фреду наконец-то удалось втолкнуть диван в прихожую. Грохоту было! Дядя Фред отер пот со своей щекастой физиономии и зыркнул на папу.

 Еще бы. Этакий денек не скоро забудешь. До полусмерти вы меня уходили с этим вашим барахлом.

 Дальше мы сами справимся,  сказал папа и подмигнул нам с Брендой.

 И ничуть не хуже,  подхватила я.

В прихожей возникла мама:

 Вы только поглядите, девочки, какая у нас теперь будет кухня!

Мы пошли за мамой по коридору. Кухня оказалась в два раза больше той, что была у нас на Карлтон-Хилл.

Мама, сияя улыбкой, любовно погладила блестящую новенькую плиту. Счастлива, догадалась я, и у меня у самой сердце так и застучало. Бедная мама! Раньше ей приходилось стряпать в тесной кухоньке, на видавшей виды плитке, а больше не придется. Я чуть не расплакалась. Странно ведь следовало ликовать. Бренда заметила, что у меня слезы на подходе, и выдала с интонацией мудреца:

 Это на тебя красота так действует, Морин. От красоты порой хочется плакать, да?

Я вытерла глаза:

 Ты права, Бренда. Да, наверно, права.

 Никаких слез,  сказала мама.  Сегодня счастливый день.

 Счастливый-то счастливый,  Бренда гнула свое,  да только ведь и от счастья плачут, разве нет?

Мы с мамой переглянулись и покачали головой. Мама шагнула к Бренде, присела на корточки, взяла ее мордашку в ладони.

 Обещай мне, солнышко, что не переменишься. Никогда-никогда.

 Постараюсь,  сказала Бренда.

Мама сняла с крючка пальто:

 Мне пора на работу, девочки.

Ох как жалко! Побыть бы маме еще в этой чудесной кухне!

 А может, сегодня не пойдешь, мам?

 Нельзя, Морин. Иначе моим работодательницам придется самим убирать свои гостиные. Куда это годится?

 И куда, мама?  спросила Бренда.

 В том-то и дело, что никуда не годится, доченька.

 Потому что у богатых руки не такие, как у бедных?  предположила Бренда.

В ответ мама помахала руками перед Брендой.

 Пожалуй, так и есть, милая.

 С ума сойти!  воскликнула Бренда.

 К чаю я вернусь, а вы пока слазайте на второй этаж. Мы с папой займем переднюю спальню, вам остаются две другие. Можете немножко поссориться кому какой владеть.

Мы поцеловали маму и наперегонки помчались по лестнице шагали через две ступеньки. Оказалось, новая спальня мамы с папой выходит на улицу. Из тех, за которые мама разрешила немножко поссориться, одна выходила на боковую стену соседского дома, а другая на задний двор. Идеальный обзор, подумала я и крикнула:

 Чур, я буду спать здесь!

 Ладно,  сразу согласилась Бренда.  Мне все комнаты нравятся, и любая сойдет.

 Спасибо.

Я шагнула к окну. Передо мной лежал длинный газон самый настоящий! Вдоль газона бежала дорожка, упираясь в деревянный сарайчик. На Карлтон-Хилл у нас вместо газона был просто клочок утрамбованной земли, а вместо сарая яма для угля под убогим навесом. Здесь же вдобавок я увидела раскидистое дерево красивое само по себе, оно нависало над забором, и казалось, по его крепким ветвям можно съехать прямо на соседский участок. Помню, я долго смотрела вниз, на клеточки газонов, разделенных заборами, и удивлялась новому ощущению будто вот-вот случится нечто чудесное. Будто еще немножко и моя жизнь изменится навсегда.

Глава третья

Дядю Фреда я недолюбливала, потому что он говорил с моим папой грубо и наставительно. От него только и слышно было: «Пэт, найди работу, Пэт, найди работу». Правда, дядя Фред совал нам с Брендой пенсовики, ну и что из того? Я-то знала: он это делает не по доброте, а чтобы папу лишний раз уязвить: вот, мол, ты, нищеброд, даже сластей дочерям не купишь. Эти его подачки я всегда подкидывала папе на папиросы.

Дядя Фред был женат на маминой сестре, тете Вере. Тетю Веру я тоже терпеть не могла, потому что она только и знала, что соседей хаять. Кого ни возьми, никто ей не хорош. А еще тетя Вера называла маму святой великомученицей за то, что мама терпит папу. Явится к нам, бывало, еще когда мы жили на Карлтон-Хилл, засядет в кухне и давай лезть со своими советами. Разговоры тети Веры с мамой были как под копирку.

 Брось его, Кейт, пока не поздно,  начинала тетя Вера.  На что он тебе сдался в новом доме? Бери детей и переезжай, а это недоразумение пускай живет как знает.

 Пэт отец моих девочек,  возражала мама.

 Раз он отец, значит, должен их обеспечивать.

 Он нездоров, Вера.

 Ничего подобного, он просто лодырь.

 Он пытался работать, но не смог.

 Мой Фред говорит, он позор семьи.

 Извини, Вера, твоего мужа послушать, в Брайтоне половина населения позор семьи. Так что полегче на поворотах.

Впервые подслушав такой разговор, я вечером долго ворочалась в постели. От тревоги живот разболелся. Как это переехать, а папу с собой не взять? Я без папы с места не тронусь, не нужен мне никакой новый дом!

Папу я очень любила. Не сомневалась, что он лучший папа на свете, но порой рядом с папой мне делалось очень-очень тоскливо, прямо до тошноты. Почему я не знала, а только все внутри, в животе, перекручивалось, как бывает, когда срочно нужно в уборную. Иногда, особенно при дяде Фреде и тете Вере, я себя ощущала взрослой, а папа становился для меня вроде маленького мальчика. Потому что дядю Фреда от собственной важности просто распирало. Купит, бывало, жене бусы или, там, пальто или туфли, а пыжится так, будто целую страну для нее завоевал. Ну и велит: иди к Кейт, покажи обновку. Тетя Вера слушалась мужа, а мама неизменно улыбалась и говорила без тени зависти: «Вот красота, ну просто загляденье!»

Папа тогда выходил из комнаты. Я видела: ему больно, ведь сам он не может купить маме подарок. Будь у него деньги, он бы обязательно купил, тут и сомневаться нечего. И уж мама-то в новом пальто или шляпке была бы покрасивее тети Веры, этой толстухи с жиденькими волосенками и бескровными губами.

Да, хоть они с тетей Верой и родные сестры, а сходства между ними ни на грош. Про маму все говорят, что она прехорошенькая и может любого заполучить, только ей-то нужен папа, и больше никто. Он один, а остальные пусть хоть пропадом пропадут вот так и не иначе. И я молилась: «Милый Боженька, дражайшая Дева Мария, простите меня, но ведь вы оба и сами знаете, какая гнида этот дядя Фред, так почему бы вам его не раздавить?»