Исполненная им ария пробрала и его самого. Карие зрачки сверкали, как расплавленный металл казалось, упади капля из глаза Пеплера, она прожжет тебя насквозь.
Ну, если дело обстоит так, сказал Цукерман, вам надо этим заниматься.
Я и занимаюсь. Пеплер выдавил из себя улыбку. Десять лет жизни на это ушло. Вы позволите? Пеплер указал на пустой стул.
Да, пожалуйста, ответил Цукерман, стараясь не думать о последствиях.
Только над этим и трудился, сказал Пеплер, в возбуждении ерзая на стуле. Трудился каждый вечер в течение десяти лет. Да вот таланта у меня нет. Так, во всяком случае, мне говорят. Я послал свою книгу в двадцать два издательства. Я пять раз ее переписывал. Я плачу молодой учительнице из школы «Колумбия» в Саут-Ориндже, которая до сих пор считается одной из лучших, плачу почасово она исправляет мне грамматику и пунктуацию там, где надо. Я бы и помыслить не мог показать кому-нибудь хоть страницу этой книги, пока она не проверит все ошибки. Слишком уж дело важное. Но если сочли, что у тебя нет таланта, все, разговор окончен. Вы можете решить, что я просто озлобился. Я бы на вашем месте так и подумал. Но эта учительница, мисс Дайамонд, она считает: сейчас им достаточно увидеть, что это от Алвина Пеплера, и рукопись сразу летит в мусорную корзину. Они как увидят мое имя, дальше не читают. Я теперь для любого самого мелкого из издателей личность анекдотичная. Он говорил лихорадочно, но взгляд его теперь, когда он сидел за столом, казалось, был прикован к остаткам сэндвича на тарелке Цукермана. Вот почему я спросил вас про агента или издателя хочу, чтобы посмотрел кто-нибудь новый, без предвзятости. Тот, кто поймет, что это все серьезно.
Цукерман, сам любитель всего серьезного, все же не собирался поддерживать беседу об агентах и издателях. Если у американского писателя и могла найтись причина искать убежища в коммунистическом Китае, то только одна уехать за десятки тысяч километров прочь от подобных разговоров.
Но есть же еще и вариант с мюзиклом, напомнил ему Цукерман.
Серьезная книга это одно, а бродвейский мюзикл совсем другое.
Еще одна тема, которой Цукерман хотел бы избежать. Звучит как заявка на курс в Новой школе[5]. Если, слабым голосом добавил Пеплер, его когда-нибудь поставят.
Цукерман, оптимистично:
Ну, если у вас есть продюсер
Да, но пока что это только джентльменское соглашение. Пока никаких денег не заплачено, ничего не подписано. Работу предполагается начать, когда он вернется. Тогда мы и заключим сделку.
Ну, это уже что-то.
Поэтому-то я и приехал в Нью-Йорк. Живу у него, наговариваю на магнитофон. Мне предложено только это. Он, как и магнаты издательского мира, не хочет читать то, что я написал. Хочет, чтобы я наговаривал на пленку, пока он не вернется. И чтобы никаких размышлений. Только истории. Ну, нищему выбирать не приходится.
На этой ноте можно и попрощаться.
Но вы, воскликнул Пеплер, увидев, что Цукерман встает, съели только половинку сэндвича! Нет времени. Он показал на часы. Меня ждут. У меня встреча.
Прошу прощения, мистер Цукерман. Вы уж меня извините.
Удачи с мюзиклом. Он пожал Пеплеру руку. И во всем остальном удачи.
Пеплер не мог скрыть, что расстроен. Пеплер вообще ничего не мог скрыть. Или это способ скрыть все? С ходу и не решить, и вот еще одна причина уйти.
Огромное спасибо. А затем, приниженно: Слушайте, от высокого к низкому
Что теперь?
Вы не будете возражать, если я съем ваш огурчик?
Это что, шутка? Издевка?
Никогда не могу удержаться, объяснил он. С детства у меня такая заморочка.
Да ради бога, сказал Цукерман, не стесняйтесь.
Вы правда не хотите
Нет-нет.
Он не сводил глаз и с недоеденной половинки сэндвича. И он не шутил. Был слишком сосредоточен. Ну, раз уж я начал сказал он с самоуничижительной улыбкой.
Да конечно.
Видите ли, у них в холодильнике нет еды. Я рассказываю в магнитофон все эти истории, и меня начинает мучить голод. Просыпаюсь посреди ночи, вспомнив, что забыл что-то наговорить, а есть нечего. Он завернул половинку сэндвича в салфетку. Все доставляют на заказ.
Но Цукерман уже отошел от столика. Оставил на кассе пятерку и двинулся дальше.
Пеплер нагнал его двумя кварталами западнее, когда Цукерман стоял у светофора на Лексингтон-авеню.
Еще последнее
Послушайте
Не беспокойтесь, сказал Пеплер, я не стану просить вас прочитать мою книгу. Я хоть и псих, это признание он подчеркнул, легонько стукнув Цукермана в грудь, но не окончательный. Никто не просит Эйнштейна проверить банковские выписки.
Лесть на писателя не подействовала.
Мистер Пеплер, что вам от меня нужно?
Я просто хотел узнать, как по-вашему, такой проект подойдет продюсеру вроде Марти Пате? Потому что его-то он и заинтересовал. Я не стал бы упоминать имена, ну да ладно это он и есть. Меня не столько деньги беспокоят. Я не дам обвести себя вокруг пальца и одного раза хватит, но пока что черт с ними, с деньгами. Меня другое волнует могу ли я рассчитывать, что он честно расскажет о моей жизни, о том, через что я проходил в этой стране всю свою жизнь.
Издевательство, предательство, унижение Цукерман ясно видел, через что Пеплеру пришлось пройти, безо всяких «размышлений».
Цукерман высматривал такси.
Ничего не могу сказать.
Но вы же знаете Пате!
Никогда о нем не слышал.
Марти Пате. Бродвейский продюсер.
Не знаю такого.
Но Он походил на какое-то крупное животное, которому на бойне стукнули по голове, оглушили, но не до конца. Вот-вот начнется агония. Но он вас знает. Он с вами знаком через мисс ОШи. Вы все вместе были в Ирландии. На ее день рождения.
Светские хроникеры назначили кинозвезду Сезару ОШи и писателя Натана Цукермана «парой». На самом деле Цукерман видел ее не на экране, а в жизни один раз: ужинал с ней у Шевицев дней десять назад.
Да, кстати, как поживает мисс ОШи? Мне бы хотелось, сказал Пеплер, и взгляд его стал вдруг мечтательным, сказать ей, хотелось бы, чтобы вы сказали ей это от меня, что она настоящая леди. Мнение человека из публики. На мой взгляд, она единственная настоящая леди в нынешнем кинематографе. И что бы кто ни говорил, мисс ОШи им не запятнать. Я серьезно.
Я ей передам.
Самый простой вариант. Чтобы не углубляться. Во вторник лег поздно она была в ночном шоу. «Божественное предназначение». Еще одно невероятное совпадение. Посмотрел передачу, а потом встретил вас. Я смотрел ее с отцом Пате. Помните папашу Марти? По Ирландии? Мистера Перльмуттера? Смутно.
Пусть уж так, лишь бы унять его: слишком он перевозбудился.
Сигналы светофора успели смениться уже несколько раз. Цукерман пошел наконец по переходу, Пеплер за ним.
Он живет с Пате, в их городском доме. Вы бы там много почерпнули для описаний интерьеров, сказал Пеплер. На первом этаже офис. В холле сплошь фотографии с автографами. Видели бы вы, кто там. Виктор Гюго, Сара Бернар, Энрико Карузо. Марти их поставляет один дилер. Имена первого ряда в огромном количестве. Люстра из чистого золота, портрет Наполеона маслом, бархатные шторы до полу. И это только в офисе. В холле арфа, просто себе стоит. Мистер Перльмуттер говорит, Марти сам руководил оформлением интерьеров. По фотографиям Версаля. Весьма ценная коллекция вещей Наполеоновской эпохи. Даже стаканы с такой же, как у Наполеона, золотой каймой. Наверху, где, собственно, Марти живет-обитает, все самого современного дизайна. Красная кожа, приглушенный свет, черные как смоль стены. Растения как в оазисе. Видели бы вы ванную! Свежие цветы в ванной! Счет за цветы тысяча в месяц. Унитазы в форме дельфинов, ручки везде позолоченные. А еда вся на заказ, даже соль и перец. Никто ничего не готовит. Никто не моет посуду. У него там кухня на миллион долларов, но ею никогда не пользуются разве что налить воды, чтобы запить аспирин. На телефоне прямой набор ресторана по соседству. Старик звонит, и в мгновение ока шиш-кебаб. С пылу с жару. А знаете, кто там еще сейчас живет? Она, конечно, то приходит, то уходит, но именно она впустила меня в понедельник, когда я заявился туда с чемоданом. Показала мне мою комнату. Нашла мне полотенца. Гейл Гибралтар.