Это имя ничего Цукерману не говорило. Думал он только об одном: если так и будет продолжаться, Пеплер потащится за ним до самого дома, а если поймать такси, Пеплер залезет туда с ним.
Не стоит из-за меня отклоняться от своего маршрута, сказал Цукерман.
Ничего страшного! Дом Пате на углу Шестьдесят второй и Мэдисон. Мы почти соседи.
Откуда ему это известно?
Вы такой дружелюбный человек, да? Я боялся просто подойти к вам. Сердце колотилось. Думал, у меня духу не хватит. Я читал в «Стар-леджере», что, когда поклонники стали вас слишком уж донимать, вы ездили в лимузине с опущенными шторками и с двумя громилами-телохранителями.
«Стар-леджером» называлась утренняя газета Ньюарка.
Это про Синатру.
Пеплеру ремарка понравилась.
Да, критики правду говорят, вы можете срезать одним словом. Разумеется, Синатра он тоже из Джерси. Родился и вырос в Хобокене. До сих пор туда ездит навестить мать. Люди просто не понимают, как нас много.
Нас?
Парней из Джерси, ставших притчей во языцех. Вы ведь не обидитесь, если я съем сэндвич прямо сейчас? Трудно его нести он истекает жиром.
Как вам будет угодно.
Не хочу вас смущать. Земляк-провинциал. Это ваш город, а вы такой человек
Мистер Пеплер, меня это нисколько не смутит.
Пеплер осторожно, словно снимал хирургическую повязку, развернул бумажную салфетку, подался, чтобы не испачкаться, вперед и приготовился куснуть.
Не стоит мне такое есть, сообщил он Цукерману. Прошли те времена. Я, когда служил, мог есть что угодно. Надо мной все смеялись. Пеплер не человек, а мусорное ведро. Я этим славился. В Корее, под обстрелом, я выжил на таком, что и собака есть не станет. Заедал все снегом. Вы и представить себе не можете, что мне приходилось есть. Но потом эти сволочи заставили меня проиграть на третьей неделе Линкольну, на трехчастном вопросе по «Американе» я бы на него во сне ответил, и с того самого вечера у меня проблемы с желудком. Факт. Тот вечер меня доконал. Могу подтвердить документально есть врачебные записи. Обо всем этом в книге написано. Cказав это, он откусил сэндвич. Потом быстро откусил второй раз. Третий. Готово. Нет смысла длить агонию.
Цукерман протянул ему носовой платок.
Благодарю, сказал Пеплер. Бог мой, вы посмотрите на меня утираю рот платком Натана Цукермана.
Цукерман жестом показал, что ничего особенного в этом нет. Пеплер громогласно расхохотался. Однако, сказал он, тщательно вытирая пальцы, возвращаясь к Пате, вы, Натан, говорите
Натан.
что по большому счету мне не о чем беспокоиться с продюсером такого ранга, с такими проектами.
Я ничего подобного не говорил.
Но встревожился! Снова на бойне! Вы же его знаете, вы встречались с ним в Ирландии. Вы сами так сказали!
Мельком.
Так у Марти со всеми так. Иначе бы он ничего не успевал. Звонит телефон, слышишь, как секретарша по интеркому говорит, чтобы старик взял трубку, и ушам своим не веришь.
Виктор Гюго на проводе.
Пеплер безудержно рассмеялся:
Близко к тому, Натан.
Он чудесно проводил время. Цукерман должен был признать, что и он тоже. Если расслабиться, этот человек даже забавен. По дороге из кафе домой можно подцепить кого-то и похуже.
Вот только откуда ему известно, что мы живем почти по соседству? И как от него отделаться?
Звонки ему это просто «Кто есть кто» международной индустрии развлечений. Я вам так скажу: я совершенно уверен, что проект просто взмоет ввысь, а Марти, кстати, там сейчас и находится. По делам. Угадайте где.
Представления не имею.
А вы попробуйте. Вы в особенности будете впечатлены.
Я в особенности?
Точно вам говорю.
Вы меня озадачили, Алвин.
Алвин.
В Израиле, провозгласил Пеплер. С Моше Даяном.
М-да
Есть вариант с мюзиклом по Шестидневной войне. Юл Бриннер уже, считай, подписал контракт на роль Даяна. С Бриннером для евреев это будет что-то.
И для Пате тоже, разве нет?
Господи Иисусе, он не может промахнуться. Он огребет кучу денег. Да у них на первый сезон все, считай, продано только за счет вечеринок после спектаклей, и это притом что сценария еще нет. Мистер Перльмуттер навел справки. Они в восторге от одной только идеи. Я вам еще кое-что скажу. Строго по секрету. Когда он на следующей неделе вернется из Израиля, я нисколько не удивлюсь, если он обратится к Натану Цукерману, чтобы тот помог с инсценировкой войны.
Они обо мне думают?
О вас, Германе Вуке и Гарольде Пинтере. Поминают эти три имени.
Мистер Пеплер!
Зовите меня Алвином.
Алвин, кто вам это рассказал?
Гейл. Гибралтар.
А откуда у нее доступ к столь секретной информации?
Ой, да господи. Во-первых, у нее потрясающая деловая хватка. Люди этого не понимают видят только красоту. Но до того, как стать «девушкой Плейбоя», она работала гидом в ООН. Говорит на четырех языках. Но, разумеется, на орбиту она вышла, когда стала девушкой месяца в «Плейбое».
На какую орбиту?
Да на любую. Они с Пате буквально не сидят на месте. Оба владеют тайной вечного движения. Перед отъездом Марти узнал, что у сына Даяна день рождения, поэтому Гейл пошла и купила ему подарок шахматы из чистого шоколада. Мальчик был в восторге. Вчера вечером она отправилась в Массачусетс прыгать сегодня для ЮНЕСКО с самолета. Благотворительная акция. А в сардинском фильме, который они только что закончили снимать, она сама выполняла все трюки на лошади.
Так она еще и актриса. В сардинских фильмах.
Ну, корпорация сардинская. Фильм международный. Слушайте Он вдруг засмущался. Она не мисс ОШи, и близко нет. Мисс ОШи женщина стильная. В ней есть порода. Гейл, она
она просто без заморочек. Этим от нее так и веет. Когда ты с ней рядом.
Пеплер густо покраснел, рассказывая, чем веет от Гейл Гибралтар, когда ты с ней рядом.
А какие четыре языка она знает? спросил Цукерман.
Точно не скажу. Разумеется, один из них английский. Насчет остальных у меня не было возможности выяснить.
Я бы выяснил на вашем месте.
Что ж, конечно, непременно. Отличная мысль. Второй, наверное, латышский. Она оттуда родом.
А отец Пате? На каких четырех языках разговаривает он?
Пеплер понял, что его подкалывают. Но ведь не абы кто; и, чуть помедлив, он снова признательно, от души расхохотался:
Ой, вы не беспокойтесь. С ним все без обиняков. Старичок просто восхитительный. Когда приходишь, всегда руку жмет. А как одевается, причем не кричаще, нет. И всегда такой милый, уважительный, любезный. Нет, вот кто мне придает уверенности, честно, так этот чудесный почтенный джентльмен. Он ведет всю бухгалтерию, подписывает чеки, а когда принимаются решения, вы уж поверьте, принимает их он тихо, уважительно. В нем нет шика-блеска Марти, но он скала, на которой все стоит.
Надеюсь, что так.
Прошу вас, вы за меня не беспокойтесь. Я свой урок усвоил. Меня сбросили со счетов, да так сбросили, что и вообразить было нельзя, как далеко забросят. Я с тех пор уже не тот. Я начинал заново после войны, а тут Корея. Я после этого опять начал заново, проделал путь до самой вершины, и вдруг бах! Это моя лучшая неделя за десять лет, я здесь, в Нью-Йорке, и наконец, наконец-то открывается хоть какая-то дверь в будущее. Мое доброе имя, мое крепкое здоровье, мои флотские заслуги и, наконец, моя чудесная, преданная невеста, которая от меня сбежала. Я никогда ее больше не видел. Из-за этих мошенников и подонков я стал ходячим позором, и я теперь не намерен так подставляться. Я понимаю, о чем вы в своей шутливой манере пытаетесь меня предупредить. Но вы не беспокойтесь, ваши ремарки я ловлю. Я предупрежден. Я уже не тот наивный провинциал, каким был в пятьдесят девятом. Я уже не думаю, что человек велик только потому, что у него сто пар обуви в шкафу и джакузи длиной три метра. А вы знаете, что меня собирались сделать спортивным обозревателем в воскресных вечерних новостях? Я должен был стать Стэном Ломаксом[6]. Или Биллом Стерном[7].